Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Летом 1954 года наша мама свозила нас троих, старших, — меня, брата Андрея и сестру Елизавету — по очереди к Сергею Николаевичу в Болшево для полноценного общения. Впечатления у всех были очень разные. Сестру насторожила непривычная атмосфера достатка, я обидел его словами, что гуманитарными профессиями нельзя заниматься, это связано с компромиссами и искажениями (близился конец школы, и нужно было выбирать профессию), брат удивился и шуткам Сергея Николаевича, и, сразу после них, словам нашей маме: «Надо готовиться к концу». У меня осталось яркое впечатление от основательности дома и всего стиля жизни хозяев. Во всем — что-то от дворянских усадьб, старинных, знакомых по книгам, но еще в жизни не виденных.

Среди знакомств, которыми наша семья обязана Сергею Николаевичу, назову Михаила Васильевича Нестерова, но я не знаю, как оно состоялось. Тетя Мага (ее М. В. называл «моя итальяночка», по девушке в окне на картине Брюллова) вспоминала, как Нестеров пригласил ее на концерт Собинова. Певец был уже на склоне дней, М. В. стал критиковать его и напел строфу романса:

Негой и страстьюСердце трепещет… —

«с такой силой, с такой страстью, при своем возрасте, что я восхитилась!». Когда мои папа с мамой поженились (венчались тайно и сразу уехали в Ленинград), то потом ездили с визитами к родным и знакомым. В том числе к Михаилу Васильевичу, при этом можно было взять кого-то с собой. Среди желающих был папин брат, дядя Сережа, но он был партийный — не подходит; наконец, двоюродный папин брат Саша, скромный художник — любитель — как же он был счастлив! И мне удалось побывать на квартире М. В Нестерова на Сивцевом Вражке благодаря Ирине Алексеевне, устроившей поход целой группы, включая моих тетушек, с которыми попал и я. Благодаря Ирине Алексеевне довелось попасть в мастерскую П. А. Корина и слушать его рассказ об истории создания картины «Русь уходящая» — в группе во главе с Н. А. Обуховой.

Довелось побывать несколько раз в Болшеве уже без Сергея Николаевича, в дни его памяти. Помнится, мы возвращались оттуда с тетушкой Магдалиной Александровной, литературоведом, и она недовольно сказала, что Ирине Алексеевне предложил свои услуги по разбору архива Зильберштейн (литературовед, потом известный публикацией эмигрантских архивов). «Ирина Алексеевна отказалась — ведь ему нужно платить или отдать часть материалов. Она рассчитывает на нас с Сергеем Михайловичем Голицыным. Но это же огромная, непосильная работа».

Много позже я узнал, как огромен архив С. Н. Дурылина. Он был знаком, тесно общался с о. Павлом Флоренским, Андреем Белым, В. В. Розановым, Н. А. Бердяевым, С. Н. Булгаковым, Вяч. Ивановым, В. Ф. Эрном, М. А. Новоселовым, Е. Н. Трубецким, старцами Оптиной пустыни… И многими другими. Кроме своего архива С. Н. собирал и хранил архивы других людей, не признанных в годы советской власти: К. Леонтьева, В. В. Розанова, П. П. Перцова и др. М. В. Базилевский, мой кузен, вспомнил, как в свой последний визит в Болшево (С. Н. был нездоров) он стал читать ему только что вышедшую «За далью даль» Твардовского и как не раз усмехнулся Сергей Николаевич на первые публичные сетования о горьком недавнем прошлом.

Уже после смерти Сергея Николаевича Ирина Алексеевна приглашала нас и на дни его памяти, и на вечера памяти Нестерова в ЦДРИ. В Доме ученых, в одной из гостиных, все было по-домашнему, в ЦДРИ — масштабнее и параднее. Были встречи и в Болшеве. Уже без нее мы с тетей Зиной побывали в доме-музее у Александры Алексеевны, она вспоминала дом Нерсесовых, в семье которых прожила два года в начале 1920-х годов. Прошло много лет, контакты с Болшевом давно ослабли, ушло и наше старшее поколение, и Комиссаровы. Но вот в 2004 году вдруг пригласили нас на конференцию памяти Сергея Николаевича по случаю 50-летия его кончины. Приглашение пришло о. Валерию Приходченко, мужу моей сестры Елизаветы Борисовны, служившему десять лет дьяконом в храме Козьмы и Даминьяна в Болшеве и сохранившему с ним связь, хотя он уже служил в восстановленном храме Рождества Богородицы в Хатуни около Ступина. Так возобновилась наша связь, продолжающаяся с тех пор через выходящие книги Сергея Николаевича, статьи о нем и на встречах.

И в церковной судьбе Сергея Николаевича, отца Сергия Дурылина, много поучительного, современного. Его уход «в подполье», тогда нередкий, был своеобразным. Не замыкание в узкий круг с отделением от всех — недостаточно правильных, «не нашего духа» и круга, — что потом так горько может обернуться, когда ослабевает первое горение и плоды страдания. Напротив, расширение области принятия, сочувствия, и в пределе — любви. Не всем видной, переносящей непонимание, пререкание. Сочувствие по образу и по стопам отца Алексея Мечёва, о котором он так замечательно написал, как его сослужитель у алтаря и зоркий почитатель. <…>

Письмо С. Н. Дурылина в день смерти Александра Нерсесовича его дочерям (С. Н., больной, лежал в это время в стационаре Академии наук).

18/I. 53 г. Дорогие Рина, Маша, Зина!