Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

«Дорогая Надя! Напишите мне (покрупнее) о Вашем здоровье и обо всем прочем. Я беспокоюсь о Вашем житье-бытье. Болят глаза. Пишу 2 слова. Ваш С. Д.». И бесконечно рада, что успела написать ему, как ребенку, крупными буквами большое и очень хорошее письмо, которое, вероятно, его очень тронуло. <…>

Последний раз я видела Сергея Николаевича в апреле 1952 года, уже совсем больная. Поехала к нему прямо из поликлиники поблизости от вокзала, взяла билет, а войти в вагон не могла из-за болезни ног (а с площадки вагона некому было протянуть мне руку). Хотела уже уехать домой, но решила во что бы то ни стало, может быть, в последний раз побывать у него (так и вышло!) и… вползла в вагон на коленях. Приехала вся забинтованная. Когда Сергей Николаевич увидел меня и узнал, как я добралась до него, он был очень взволнован и тронут и отправил меня обратно на машине. <…>

И вот от него остались у меня лишь его последние 3 десятка писем. В них, длинных и коротких, в основном заботы обо мне, о моем здоровье или воспоминания о моем брате, нашей семье, нашей молодости. <…> Вот он пишет мне ко дню рождения моего брата: «Мне хочется, чтобы Вы помянули его в этот день и вспомнили добром нашу общую юность, даже отрочество, — Волину, Вашу, мою, — чистую, светлую, честную».

«Третьего дня у меня была Таня (первая жена профессора-искусствоведа А. А. Сидорова, друг юности Дурылина и моего брата. — Н. П.). Она говорила, что Вы писали ей. Мы вспоминали юные годы, Страмынку и все хорошее, что связано в нашей жизни с Вами и Волей. Все это вспоминается мне часто <…>».

«Я знаю Вас с детства, мы дружны с Вами с ранней юности, я так любил не только Вашего брата, но и весь Ваш дом, маму, отца, няню, Вас, и даже глубокоуважаемый Дуська (последний кот. — Н. П.) не забыт мною, — понятно, что и в конце жизни я тянусь сердцем к Вам, которая одна осталась от всей этой давно угасшей жизни».

В ряде писем он просит меня начать писать воспоминания, говоря, что будет их «самым признательным читателем», что «готов помочь, чем только могу».

Морозова Маргарита Кирилловна[440]

Последние годы я иногда навещала его в Болшеве, и мне хочется сказать, что я была всегда счастлива видеть, насколько подлинно горячая и большая душа была у Сергея Николаевича, душа, полная добра и любви к людям. Надобно было видеть, как добро, ласково и заботливо он ко всем относился, как хотел помочь каждому, кто в этом нуждался. Такое отношение к людям вовсе не так часто встречается в жизни, поэтому особенно было горько потерять такого доброго и светлого друга!..<…>

Все, кто знал и любил нашего дорогого Сергея Николаевича, понимают, что особенно драгоценной чертой его была горячность любви к родной литературе и его исключительное умение зажигать всех окружающих его этой любовью. Это проявлялось в том, что он писал, как читал лекции и как говорил. Свою родную культуру любят все, но мало кому дана способность, вернее, талант, уметь передать всю горячность и глубину этой любви. Вот этим большим и драгоценным талантом обладал и Сергей Николаевич. <…>

Наконец, третье, последнее дорогое для меня воспоминание последнего времени — это книга Сергея Николаевича об Марии Николаевне Ермоловой. Эта книга заставила меня вновь радостно пережить судное [зачеркнуто автором. — В. Т.] время моих юных лет, когда мы так обожали Малый театр и царившую в нем Марию Николаевну. <…> Я испытала при чтении этой книги большую радость, за которую бесконечно благодарна Сергею Николаевичу.

* * *

Дорогой Сергей Николаевич! Не знаю, как благодарить Вас за Вашу помощь![441] Спасибо, спасибо сердечное, дорогой друг! Вы не можете себе представить, как мне дорого Ваше участие и Ваше дружеское внимание. Вы такой старый друг — это особенно дорого. Сколько светлого связано с Вами. <…>[442]

* * *

Дорогой Сергей Николаевич! <…> Обращаюсь к Вам с огромной просьбой: одолжите нам 500 р. сегодня. В связи с переездом[443] у нас явились неизбежные лишние расходы <…> и мне тогда не присылайте Вашу обычную помощь[444].

Перельмутер Вадим Гершевич

Фрагменты о Шервинском[445]

<…> Кстати, о ссыльных. Я упомянул однажды — в разговоре о Вяземском — работу Сергея Дурылина «Декабрист без декабря». Шервинский не был с нею знаком, предположил, что не обратил на нее внимания, видимо, потому, что напечатана она под псевдонимом — «Ник. Кутанов».