Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Непрекращающиеся ходатайства друзей о смягчении участи Дурылина дали результаты к концу 1930 года. Благодаря усилиям Е. П. Пешковой, хлопотам И. С. Зильберштейна, бессменного редактора «Литературного наследства», и с помощью В. Д. Бонч-Бруевича удалось получить разрешение ОГПУ заменить высылку поселением в одном из шести округов и областей СССР «с прикреплением на 3 года». Это значило, что ему нельзя жить в шести крупных городах страны, а «прикрепление» означало регистрацию в местном отделении ОГПУ. Волошин звал приехать к нему в Коктебель. Но Дурылин выбрал Киржач, поближе к Москве, к родной земле, «к милому пределу».

По пути в Киржач удалось заехать в Москву (ОГПУ выдало справку — разрешение на временный въезд в столицу), повидать близких, распорядиться частью накопленного в Томске архива, переговорить с друзьями о возможных публикациях.

Приехали в Киржач 13 октября 1930 года, и в первый же день — потрясение. В дом, где они сидели в гостях у Прасковьи Анатольевны и Александра Константиновича Рачинских, вошли люди в форме ОГПУ и учинили разгромный обыск. Под утро увели Рачинского и Дурылина. Сергея Николаевича на следующий день выпустили, а Рачинского увезли в Иваново, и больше вестей о нем не было. Сергей Николаевич от потрясения заболел — отнялись ноги и поясница. К нему в январе 1931 года (по другим данным в конце 1930-го) приезжал друг — врач-невропатолог, отличный диагност Сергей Алексеевич Никитин, уже тогда бывший (пока тайно) в сане священника, будущий владыка Стефан, епископ Можайский, викарий Московский[338]

. Помимо медицинской помощи, он и духовно окормлял своего друга.

Житель Киржача, краевед С. Кротов, предпринял попытки разыскать сведения о пребывании Дурылина в Киржаче. Но они оказались тщетными. Об этом он пишет в своей статье[339]: «Удалось выяснить, что обычно ссыльные снимали „углы“ в районе Селиваново, где в 1930-е годы не было электричества». Поскольку старожилы ничего не могли вспомнить о Дурылине, С. Кротов делает вывод, что «Сергей Николаевич в Киржаче никакой публичной деятельностью не занимался, больше того, старался нигде „не засветиться“. Он был целиком и полностью поглощен работой». Из воспоминаний Ирины Алексеевны известно, что тесное общение у них было с местным врачом Дмитриевским, который лечил часто болевшего Дурылина. Этот врач помогал Ирине Алексеевне с переездом в Москву в конце 1933 года. Из Москвы часто приезжали друзья. Екатерина Петровна Нестерова привозила в подарок этюд М. В. Нестерова к картине «Дозор», но увезла обратно до лучших времен. (Этюд, как и портрет «Тяжелые думы», был вручен Дурылину уже в болшевском доме.) Илья Самойлович Зильберштейн привозил и присылал книги, выписанные из Германии для работы над рукописью «Русские писатели у Гёте в Веймаре»

[340]. Вот что он рассказал в одном из интервью: «Мне удалось получить из Веймара, где помещался архив И. Гёте и Ф. Шиллера, фотокопии 35 писем русских корреспондентов Гёте, в том числе снимки стихотворных посланий В. Жуковского и Ф. Глинки. Как это ни странно, то было первым обращением представителя отечественного литературоведения в этот почтенный Архив. Полученные материалы чрезвычайно обогатили исследователей русско-германских литературных связей, и, в частности, подготовленный для нашего тома обширный труд С. Н. Дурылина „Русские люди (так в тексте. — В. Т.

) у Гёте в Веймаре“»[341].

Очень показательна вступительная редакционная статья «Литературного наследства». В ней отмечается большое значение труда Дурылина, не имеющего прецедентов ни в русской, ни в зарубежной науке о Гёте. Но дальше идет разбор «больших недостатков»: «…работа С. Н. Дурылина далека от того, чтобы дать марксистское исследование темы во всем ее объеме. Свое исследование С. Н. Дурылин строит почти исключительно на материале личных встреч Гёте с Россией его эпохи <…> используя все остальное лишь постольку, поскольку это необходимо для создания определенного исторического фона, для реставрации исторической обстановки, в условиях которой эти встречи происходили и вне которой совершенно не может быть понят их исторический и классовый смысл». Ему «не хватает методологической четкости и глубины проникновения марксиста». «Там, где нужен острый скальпель марксистского анализа <…> автор работает обычным ножом». Становится понятным, как трудно было Дурылину не только публиковать, но и писать монументальные исследования на интересующие его темы, не вписывающиеся в марксистскую идеологию. За огромную работу о Гёте заплатили меньше, чем было оговорено вначале.

В Киржаче С. Н. Дурылин закончил четырнадцатую тетрадь книги «В своем углу». Продолжал работать над Леонтьевым, Розановым, Ап. Григорьевым — «в стол». Туда же легла статья «Гаршин и Глеб Успенский». Написал две пьесы: «Домик в Коломне» по мотивам поэмы Пушкина и «Пушкин в Арзамасе». Для заработка Дурылин пишет статьи в журналы, делает инсценировки[342].