Под звездою Москвы

Как только капитан скрылся в кабинете, Магуна сейчас же вызвал коротконогого Бернгарда и румяного Филиппа и снова поставил их у дверей Марике. Увидев кровь на полу, Бернгард расхохотался. Магуна на него накричал. Но тот не мог унять смех. Филипп же, нагнувшись, деловито сплюнул на круглую каплю крови и сапогом растер. У коротконогого смех перешел в икоту.

В кабинете капитан бросился к своей полевой сумке, достал иод, марлю и торопливо перевязал руку. Орудовать ему пришлось левой рукой, и движения его были оттого неловки. Из сумки выпала щетка, зеркальце, две фотографии в картонной папке и маленький замшевый чехольчик, перевязанный розовой лентой. Укладывая вещи обратно в сумку, капитан попридержал локтем правой руки край картонной папки и хотел было вытащить левой непораненной рукой фотографии жены и восемнадцатилетней дочери. Но, не решившись, вздохнул, покачал головой и сейчас же сунул карточки снова в папку. Затем, также левой рукой, он размотал ленту на замшевом чехольчике, вынул оттуда золотистый локон дочери, посмотрел на него и благоговейно прикоснулся к нему губами. Правую, укушенную Марией руку он в это время занес за спину, чтобы она не была видна дочерниному локону.

Усевшись за письменный стол, капитан побарабанил пальцами по макету собора св. Жюстины, расстегнул мундир и достал из потайного кармана дневник.

Он приладил ручку между пальцев правой руки и стал писать:

«Дурак и мальчишка получил то, что я для него давно готовил. Командование оценило, наконец, мои сообщения и характеристики: его посылают «для исправления» на Восточный фронт. Пусть будет там этому псу собачья смерть. У Ницше Заратустра говорит…»

* * *

Появление немецких офицеров — полковника Летуле и майора — ночью на вокзале и в железнодорожных ремонтных мастерских вызвало тревогу среди персонала.

Распоряжение от высших железнодорожных властей об экстренном осмотре и ремонте пригнанных еще с утра вагонов и паровозов было получено на линии с необъяснимым опозданием, и никакие работы не были еще начаты. На каждом шагу находились препятствия, устранявшиеся низшими немецкими агентами и сейчас же вновь возникавшие.

Известие о том, что вместе с немцами приехал Альберт ван-Экен, уже передавалось от группы к группе. Некоторые, видевшие Альберта с немецкими офицерами, не хотели верить собственным глазам. Высказывались даже догадки, — не переодели ли немцы кого другого под ван-Экена.

Старый сцепщик Мароннье, приятель покойного отца Альберта, носивший когда-то маленького ван-Экена на плечах, многозначительно покачал головой:

— Это не так все просто. Посмотрели бы вы на Альберта. Он прошел совсем близко от того места, где я стоял. Он взглянул на меня и не узнал. Взгляд его был тяжелый. Что-то случилось, чего мы не знаем.

— За шкуру свою дрожит, — выругался машинист Брукер.

— Ложь, — возмутился старик Мароннье, — никогда ван-Экены не дрожали за свою шкуру.

Как раз в эту минуту к группе подошел Альберт. Он хотел заговорить, но у него пропали слова.

— Зачем вы приехали? И почему вы в такой компании, Альберт ван-Экен? — шопотом выговорил старик Мароннье.

Вопросы старика открыли Альберту глаза. Он понял, что одним своим появлением вместе с немцами он лишил себя возможности вести игру против немцев и поставил себя в недостойное, лицемерное положение к своим людям, сразу возбудив против себя недоверие.

Теперь у него была уже иная забота, — о том, чтоб оправдать себя перед своими. Ища этого оправдания, он ответил старику Мароннье:

— Москва взята немецкими войсками, дорогие мои друзья. Война теперь выиграна немцами.

У старого Мароннье показались слезы.

— Я так и ждал. Бедное старое мое сердце не напрасно целую ночь ныло от дурных предчувствий.

Альберт хотел было приободрить старика, но, оглянувшись, увидел приближающихся Летуле и майора.

А дальше, переходя от группы к группе в сопровождении офицеров, он почти машинально повторял:

— Во имя Бельгии, во имя сохранения нашего города… не раздражайте немцев… Москва взята…

* * *

Ночь становилась все глуше. С моря нагнало тучи. Между небом и землей повисла льющаяся плотная черная сетка мельчайшего дождя, колеблемая из стороны в сторону порывами налетавшего ветра.

Матье вышел из подземелья. Вся окрестность была затянута непроницаемой мглой. В двух шагах от себя нельзя было различить никаких предметов. Туман задушил все отблески света и зачернил все движущиеся тени.

На улицах заметно было, что в городе усилена охрана. Матье наткнулся на патруль; Матье остановился. А остановившись, растаял в тумане. Патруль не слышал его шагов. Туман был так плотен, что гасил даже звуки.

Матье постучался к самому верному и надежному из своих друзей, мастеру городских боен, Иохиму Абельту.