Улица
Дом их стоял на тихой, тупиковой и довольно тенистой улице перед огромным заросшим полем, где прохожих почти не было, а заходили разве что коровы. Они накапливались, бродили среди высокой и вечно жухлой травы и постоянно о чем-то переговаривались. Мычание было вечным фоном, но Катю с Дементием это нисколько не смущало. Любое движение в течение дня на улице было редкостью и каждый раз удивляло. Единственное, что было ежедневным, – возвращение с работы раджахстанок в цветастых юбках. Они были из касты неприкасаемых, эти девушки, но до того красивые, яркие и веселые, что хотелось непременно их коснуться. Зубы сверкали в темноте, монисто, серебряные браслеты на босых ногах тихо позвякивали, широкие цыганские юбки при ходьбе колыхались. Они были, скорее всего, потомками до́мов, древнего рода бродячих артистов и циркачей, поскольку все раджахстанцы так или иначе замешаны на дикой цыганской забродившей крови, как ни вмешивай в нее голубую и благородную. Большая толпа состояла почти целиком из женщин и детей, хотя работа, на которую они ходили, была совсем не женской – недалеко за поворотом шла стройка, и эти пятнадцати-двадцатилетние женщины носили на голове кирпичи, привязав ребенка за спину. И делали это с такой грацией, что казалось, несут не по двенадцать кирпичей, а по изящному серебряному кувшину. Женщины шли, звеня, смеялись, покрикивали на детей и махали, как в цыганских танцах, невозможно яркими юбками. А невыразимо чумазые и лохматые детишки пяти-шести лет, обвешанные малолетними братьями и сестрами, хохотали и бежали за ними вслед.
Машины здесь тоже редко проезжали, разве что соседские. Зато бродяги, ища уединение, заходили сюда часто, да и странствующие торговцы со своим незамысловатым товаром, уличные лекари. Катя встретила одного такого, когда, подъехав однажды к воротам, натолкнулась на старичка с сумкой через плечо и задрипанным чемоданчиком. Он стоял у их ворот и, покачивая головой, разговаривал через калитку со сторожем. Вида незатейливого – дряхлый, согнутый, весь какой-то обшарпанный и потрепанный. Чемоданчик его приходился, видимо, ровесником самому хозяину. Но, увидев въехавших во двор европейцев, он вдруг громко и хрипло закричал какую-то длинную фразу на хинди, потом постарался перевести ее на очень плохой английский. Катя прислушалась к словам индийца и не сдержалась, громко рассмеявшись.
– Ты слышал, что он орет? – спросила Катя у Дементия. – Вскрываю нарывы, вырезаю мозоли, прокалываю носы и уши и делаю другие мелкие операции! Здорово, правда? Кто ж ему, такому старенькому, дастся? – удивилась Катя. – И выглядит он, честно говоря, не слишком стерильно.
Машина остановилась наконец у двери, «хирург» подоспел как раз вовремя и, вежливо поклонившись, снова завопил прямо в ухо о нарывах, мозолях, носах и ушах.
– Спасибо, не надо, – ответил Дементий на хинди.
– О, сэр, я могу сделать любую операцию, все инструменты у меня с собой. – И он встряхнул для убедительности чемоданчиком, в котором что-то жалобно звякнуло.
– Нет-нет, у нас все в порядке, – попытался отвязаться от него Дементий.
– Но я ведь делаю еще и косметические операции, – заявил дедушка, подходя к Дементию поближе и внимательно рассматривая его лицо, ища какой-нибудь изъян. Он попытался было устроиться у входа в дом, начав раскладывать содержимое чемоданчика, но у Дементия лопнуло терпение.
– Я же сказал: нет!
– Хорошо-хорошо! Договорились, сэр, я приду завтра. Вас устроит это же время? – Старичок подхватил свои вещички, еще раз поклонился и, не дожидаясь ответа, пошел дальше. Через несколько шагов остановился и с явным расчетом на Дементия заорал на всю улицу: – Опытный врач-хирург! Делаю практически любые операции! Обновляю людей! Делаю их красивыми! Могу вырезать все, что вы считаете ненужным!