Было жарко и душно, монотонное звяканье знахаркиных бубенцов нагоняло сон. Уже давно стало понятно, что без очереди пройти не получится, придется ждать. Роберт несколько раз порывался было уйти, но дочь стояла на своем – подождем. Часа через два тибетка подошла к ним, попросила Катю сесть – пульс надо было слушать в покое – и обхватила своими звенящими руками оба ее запястья. Просто подошла и взяла за руки. Прикрыла глаза и стала качать головой. Не потому, что было что-то не то, нет, просто так она входила в то состояние, когда слушала и вглядывалась в чужой организм, проникая вместе с толчками пульса в отдаленные его уголки и пытаясь разобраться в проблемах. Голова ее не переставая покачивалась, пока она перехватывала запястья то так, то эдак, и все мгновенно отражалось на ее полудетском лице – то она чуть хмурилась, то прислушивалась, то улыбалась чему-то своему, поняв наконец, что там внутри происходит.
– Я дам тебе четыре вида пилюль, – открыв глаза, произнесла она на приличном английском. – Ты будешь пить их месяц, потом придешь снова. Сначала надо решить проблему с желудком. – Она красноречиво похлопала себя по впалому животу, приговаривая: «Стамак, стамак». – А вторая проблема решится сама немного позже.
И все, и больше ни слова. И никаких объяснений. Она сказала что-то малышке, та убежала в дом. Пробыла там минут десять, вышла уже не одна, а со старой толстой бабушкой, тоже завернутой в километры сари. Девчушка принесла четыре увесистых пакетика с круглыми черными пилюлями, забрала деньги и снова убежала в дом. Из чего эти катышки были сделаны, никто и догадываться не смел, одному богу известно. Черные, блестящие, твердые, похожие на козьи какашки, они и пахли на самом деле не очень.
Настала очередь Роберта. К нему подбежала все та же девочка и, потянув за руку, повела в дом – такого крупного дядю лечить на улице, видимо, было невозможно. Катя, рассовав пилюли по карманам, пошла за ними. Люди в толпе почему-то одобрительно закивали головами. Девочка провела их в маленькую, милую и одновременно убогую комнатку, где стояли стол, крашеная табуретка, два низких кресла и довольно облезлая лежанка бывшего синего цвета, и снова убежала. Казалось, что у нее, как у Карлсона, был моторчик, который никогда не выключался и был даже слегка слышен.
Роберт сразу сел в кресло, побоявшись выпрямиться во весь рост – комнатенка была довольно миниатюрной и потолок почти касался его головы. Над столом висела внушительная картина с лазурным Буддой в позе лотоса, именно так здесь изображали покровителя врачей. Из-за двери, откуда-то из глубины дома, слышалась нежная китайская или тибетская музыка – перезвон уже привычных колокольчиков и гулкие удары экзотических инструментов.
Скрипуче открылась дверь, и в комнату вошла девушка в джинсах.
– Намасте, – приложила она сомкнутые ладони к груди и слегка поклонилась.
– Намасте, – ответил Роберт вполне впопад.
– Врач – это вы? – попыталась догадаться Катя. – Или будет кто-то другой?
Девушка мягко улыбнулась, поправила длинные прямые волосы, и ее раскосые глаза весело блеснули.
– Меня зовут Донир. Разве я совсем не похожа на врача? Вы ведь, джи, пришли на прием ко мне, а не к маме, это же о вас говорил Шарма? – спросила она вконец ошарашенную Катю.
– Да, простите, я как-то растерялась, вернее, совсем не ожидала увидеть такого молодого доктора… – стала мямлить Катя, но замолчала, боясь чем-то обидеть девушку.
– Ничего, стаж учебы и работы у меня большой – двадцать лет, я с пяти лет ежедневно сидела около мамы, когда она принимала больных. А сейчас она большую часть времени живет в горах, сюда уже приезжает редко, раз или два в год, хотя у нее много своих больных. Всех в ее отсутствие я принимаю сама. Она побудет тут еще месяц. Давайте присаживайтесь, пожалуйста, сюда, – закончив с объяснениями, показала она на табуретку напротив.
– А вы ставите диагноз тоже безо всяких анализов и общего осмотра? – вопросов у Кати накопилось много. – Или это секрет?