Подарок из страны специй

Было рано, совсем еще не жарко, улицы с одноэтажными, почти игрушечными домиками дымились пылью и пока что не были заполнены людьми, но все хозяйки уже проснулись и начали заниматься обычными домашними делами. Плотное пыльное облако стояло как туман, идущий с земли до крыш и обратно, – все как одна выколачивали ковры, покрывала, одеяла и все, что можно было выколачивать, словно ночью случилась вселенская пыльная буря. Пыли было столько, что она с каждым ударом палки вбивалась и въедалась еще глубже в избитый ковер, но запыленные и одухотворенные хозяйки этого не замечали – так у них принято было начинать день. С крыши выколачивали – на земле подметали. Разномастными метелками и вениками мели, мели, мели у каждого дома. Дворовая пыль шла наверх, ковровая – вниз и где-то посередине, в районе окон, они встречались, заслоняя от проснувшихся обитателей дома ослепительно-яркое утро. На нетвердых ногах выходили из дома старухи – сейчас был их час. Они гордо и молча оглядывали улицу цепкими взглядами, держась за ворота или калитку, и долго, кто сколько может, стояли так, глядя на мир, который в их годы начинался и кончался этой пыльной улицей. Старухи, сворачивая шею, следили через висящую в воздухе пыль за проходящими мимо незнакомцами, проезжающими торговцами, бездомными собаками, бредущими коровами. Они, все такие разные и одинаковые, были похожи на птиц – крючковатыми носами, всклокоченными седыми перьями, движениями усохшей головы, цепкой хваткой – и с высоты своих лет по-своему оценивали все, что их окружало, исполняя заодно единственную оставшуюся и придуманную ими самими миссию – быть стражами. Так стояли они, одинокие, утренние, немощные старухи-птицы, охраняя от злых взглядов детей, внуков, правнуков, свой дом с маленьким садиком, свою молодость и будущее всего того, что находилось за их спинами в этот ранний час. Постояв так недолго и глубоко о чем-то вздохнув, старухи шли в дом, тяжело переступая затекшими ногами, чтобы завтра рано утром выйти опять, кто сможет, к воротам. Дожить бы, думали они…

Индийские знахари – это была особая, ни с чем и ни с кем не сравнимая каста. Древнее ремесло, очень уважаемое и одно из самых почетных, которым издавна занимались люди не от мира сего, наделенные особым даром. К настоящим знахарям, а не к декоративно-туристическим можно было попасть только с кем-то из местных, чтобы тебя привели за ручку и посадили в длиннющую очередь, снабдив необходимыми явками и паролями, а лучше так представив лично. Но без очереди не пройти, лечиться охота всем. Иногда у лекарей не было часов приема и своего кабинета – зачем кабинет, когда есть улица около хижины. Пыль, грязь, жара, рыдающие и ноющие дети, слоняющиеся без дела, насекомые с огромными жалами, так и норовящие куснуть, – надо пройти и через это, чтобы хоть просто поговорить с врачом. Катя с папой встали в тени поодаль – все лавки были уже заняты разноцветными женщинами в сари, мужчины так вообще сидели на земле.

Знахарку вычислили сразу по внешнему виду и звону, она была вся в монетах и украшениях из мелких бубенцов – каждый шаг ее звенел, она издавала необычные музыкальные позывные, эдакую азбуку Морзе из колокольчиков и очень отличалась от женщин в очереди. Неопределенного возраста – не молодая, не старая, маленькая, юркая, смуглая и худощавая, словно замумифицированная. Женщина вышла из домика и какое-то время стояла, подставив лицо солнцу. Просто стояла, словно решила немного позагорать. Люди замерли, стало совсем тихо. Даже дети перестали орать. Со стороны казалось, что она заряжается энергией перед долгим рабочим днем. Катя с отцом прятались в тени, прислонившись к дереву, и тоже застыли, рассматривая ее. Заметно было, что ею скорее восхищались, чем просто любили. Неподвижно простояв минут пять, лекарка встряхнулась и начала прием.

Ничего, наверное, особо и не изменилось за эти пятнадцать поколений, или почти за четыреста лет, их знахарства, да и длинная очередь у избушки тоже переходила из поколения в поколение, а женщины все так же наворачивали на себя цветастые сари, благо они столетиями не выходили из моды. Даже пыль, наверное, стояла таким же столбом, и жара шпарила беспощадно – казалось, не менялось ничего. Тибетка звенела, переходя от одного болезного к другому, и щупала пульс, прикрывая веки и шевеля губами. Рядом с ней метались две девчонки – одна совсем маленькая, лет шести-семи, быстрая, сообразительная, казавшаяся намного старше своих малых лет. Она, как могла, помогала, по-собачьи преданно смотрела в глаза главной и быстро бежала выполнять указания. Другая же – миниатюрная и вишневоглазая, похожая по образу на Суок из «Трех толстяков», лет уже восемнадцати, в джинсах и длинной белой блузке, легкая и миловидная. Она брала кого-то из очереди и уводила в белый миниатюрный домик, вокруг которого в молчаливом ожидании сидели люди.