Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

принцы и принцессы крови, бывшие депутаты, члены дипломатического корпуса, члены

палаты пэров, журналисты и остальная публика, в основном, приглашенная самими

депутатами. При республике категории гостей не менялись, разве прибавилось буржуазии.

Популярность этих зрелищ в Париже была так велика, что попасть туда мог далеко не

каждый, даже из высшего общества. Депутат мог получить только один пригласительный

билет в неделю. Однако он не мог вручить свой билет даме, поскольку дама не смогла бы

присутствовать на заседании в одиночестве, так что депутаты делились друг с другом

билетами, накапливая их, чтобы иметь возможность разом пригласить нужных людей.

Дамы ездили в парламент целыми кружками, в какие-то судьбоносные моменты,

случалось, что дамы вскакивали на скамейки и размахивали зонтиками, таким образом

выражая свое возмущение или поддержку. А когда в зале появлялась какая-нибудь

знаменитая актриса, то взоры отвращались от трибуны с оратором и обращались к ней.

Естественно, как и в театре, в палате депутатов все пользовались биноклями.

Уже упоминавшаяся нами Дельфина де Жирарден, ехидничала, рассуждая о том, что же

все-таки движет дамами света, когда они едут на заседание палаты депутатов. Интерес к

политике? Желание поддержать друзей? Позлословить о врагах? Причины, как она

считает, те же, что и для поездки в Оперу или Итальянский театр - других посмотреть и

себя показать. Кстати, парламентские знаменитости были знамениты ничуть не меньше, чем театральные. Кроме литературных способностей, которыми они обладали, они

воспитывали в себе и ораторские данные. Некоторые брали у известных актеров уроки

актерского мастерства. Некоторые, напротив, достигали таких высот, что на них

специально ездили смотреть популярные актеры. А уж принадлежность к литературе до

сих пор считается обязательной чертой французского депутата. Депутат без написанного

романа вроде, как и не депутат. Кто не имеет литературных талантов, тот нанимает себе

литературного “негра” и непременно к выборам выпускает с его помощью небольшой

исторический романчик.

Огюст Барбье вспоминал слова, которые он слышал как-то на обеде от известного

политика Тьера. Тот говорил, что в начале своей карьеры допускал грубейшую ошибку и

заучивал свои речи наизусть, но от любой неожиданности он сразу мог потерять нить

своих рассуждений: “Однако стоило мне понять, что политическая речь - не что иное, как

беседа на деловые темы, и что на парламентской трибуне нужно держаться точно так же, как и в салоне, как я начал выражать свои мысли удивительно свободно. Я по-прежнему

обдумываю свои речи заранее, но уже не учу их наизусть и, главное, не ставлю перед

собой цели быть красноречивым”.

Вот как описывает один из журналистов выступление депутата:

“Делая тысячу цветистых отступлений, он ведет за собой очарованную аудиторию по

тысяче окольных путей... Депутаты забывают о том, зачем, собственно, они собрались..., но внезапно оратор останавливается, прерывает начатую фразу, возвращается назад,

словно осознав, что ради удовольствия изменил своему долгу, окликает министра, только

что внимавшего ему с разинутым ртом, ... и вот оратор уже набросился на добычу, впился

в нее зубами и швыряет клочья депутатам, депутаты же, увлеченные силой красноречия

оратора, покоренные его дерзостью, на время забывают о том, что они принадлежат к

парламентскому большинству, что они - друзья министра, и рукоплещут этому

неумолимому противнику. .”

Нашим депутатам еще далеко до французских “соловьев” девятнадцатого века, но их

можно извинить, они не изучали в советских школах риторику. А то, что сейчас

называется в младших классах риторикой, имеет к настоящей очень отдаленное

отношение.

В Версаль добираются поездом, в котором едут и сами депутаты. Поезд - это тот же салон.

Мария знакомится в салоне на колесах с депутатом от бонапартистов месье Жанвье де ля

Моттом, который ищет для своего двадцатисемилетнего сына, тоже депутата, невесту с

приданым и с умом, которая бы могла держать у себя дома политический салон. Месье де

ля Мотт делает Башкирцевой комплименты, касающиеся ее фигуры, породистости и даже

национальности, ее выбирают “как кобылу для конского завода”.

“Мне предлагают имя, положение и блестящие союзы с первыми семьями Франции, а

кроме того и самую великолепную карьеру. В обмен у меня просят мой ум и деньги. Это

коммерческая сделка, самое обычное дело, и если бы мужчина не был так отвратителен, я

бы согласилась”. (Неизданное, 27 ноября 1876 года.)

Отца, обещавшего ей всяческую помощь и поддержку, уже нет в Париже. Его не

соблазнила даже поездка в парламент, вероятно, так невыносимы оказались первые дни

общения с матерью. В день восемнадцатилетия дочери, 24 ноября, они вчетвером

посетили русский ресторан, но разговоры между матерью и отцом были так уныло-

тягостны, что девушки оставили взрослых одних.

В тот же вечер опять отец предлагал ей свое покровительство, обещал в будущем помощь, а через день уехал из Парижа.

Взбалмошные женщины посетили знаменитого врача, он велел им остаться в Париже и