Подлунное Княжество

— Никогда я девок не чурался, — буркнул он. — В чём-то они даже не хуже доброго пива или хорошей драки, но никогда не понимал — почему они ни с того, ни с сего нормального воина в дурня превращают. Надо думать, как свою да её голову спасти, а ты себя словно кабана ножом скоблишь… Нет, точно, ты на Ланцелота смахиваешь. Тот из-за юбки со своим конунгом поссорился. И до сих пор чуть что — моя Гиневра самая красивая, моя Гиневра — самая умная. Слушать тошно!

— Так твой друг спасся от дикарей? — Ратибор морщась, прижал к горящему после бритья лицу ладони.

— Они сдуру решили, что Ланцелот их своим пожеланием оскорбляет, — принялся рассказывать Беовульф. — Решили ему не просто башку снести, а чего-нибудь позаковыристее выдумать. Чтобы мучился подольше. Ох, и спорили они тогда, да ещё и в его присутствии. Испугать хотели. А Ланцелот сидит себе выбритый, вспоминает свою Гиневру и улыбается, как дурень на палец. Потом надоело ему всё, он и говорит — делайте со мной, что хотите только не оставляйте одного в лесном овраге. Дикари аж взвыли от радости, схватили его и оттащили в ближний овраг. Ланцелот, когда дело юбок не касается, парень не промах. Посмеялся над дурнями и отправился дальше чашку искать.

— Лихо! — покачал головой Ратибор.

— А то! — вздёрнул подбородок Беовульф, словно это он обвёл палачей вокруг пальца. — Я ещё не такое могу порассказать. Только…  — он посмотрел на продолжающего тереть щёки Ратибора и полез в карман. — На вот, — он протянул всаднику крошечную баночку. — Разотри рожу. Смотреть жалко.

Ратибор скинул крышку, дух перехватило от ударившего в ноздри зловония.

— Что это? — прохрипел всадник, стараясь держать склянку как можно дальше от себя.

— Ядрёная?! — ухмыльнулся Беовульф. — Она всякие язвы, раны гноящиеся, нарывы моментально лечит.

— Спасибо. Но я как-нибудь…

— Дело твоё, только после такого бритья вся рожа прыщами покроется. Посмотрим тогда, что твоей красавице смешнее покажется: щетина, как у зрелого воина, или прыщи, как у хвастливого отрока…

Ратибор скрепя сердце и задержав дыхание, подцепил зловонное снадобье пальцем, размазал по щекам и подбородку.

— До утра выветрится, — заверил его Беовульф. — Будешь как огурчик. Даже Валькирия к тебе переметнётся, — северянин кивнул на собаку, которая, разделавшись с украденным гусем, теперь мирно похрапывала, развалившись рядом с новым хозяином.

— Уж как-нибудь обойдусь, — буркнул всадник, даже комары старались не приближаться к нему. — Чего только туда намешали?

— Тебе лучше не знать, — широко улыбнулся северянин, пряча заветную склянку. — Можешь и до кустов не добежать, коли расскажу…

— Тогда не надо.

— Вот и я про то же. Тем более есть разговор и посерьёзнее. Ты надумал, как тебе и свою жизнь спасти, и Межмирью, а через него и всем Мирам не навредить?

— Ну… , — Ратибор посмотрел на звёзды. Честно говоря, разговор до ужина, вылетел из головы.

— Ясно, — развёл руками Беовульф. — Что нам вся Вселенная, когда у одной девчонки ноготь сломался!

— Я… ты просто…

— Я просто, а вот у тебя всё с закавыкой получается. Ну, раз тебе самому спасаться недосуг, и кралю свою, между прочим, из беды выручать, слушай, что другие надумали, коим голова не только для шапки пристроена. Чем вы быстрее покинете Межмирье, тем лучше для всех. Согласен?

— А если Мериддин здесь? — Ратибор вспомнил дважды то ли увиденный, то ли почудившийся силуэт.

— Глянь-ка, не забыл! — изумился северянин. — Я уж подумал, что у тебя, кроме той черноглазой ничего в башке не осталось. Уже хорошо! Теперь как почуешь, что слюни по подбородку потекли, вспомни чародея — хоть на время человеком обернёшься.

— Я слюни не пускаю! — обиделся всадник.

— Начнёшь скоро, — заверил его Беовульф. — Потребует твоя зазноба птичьего молока или летнего снега, ты разобьёшься, а достанешь. Она тебя чмокнет — ты и обслюнявишься, словно младенец перед погремушкой.

— Ты, наверное, никогда не любил, — вздохнул всадник.

— Боги миловали, — согласился северянин. — За всю жизнь даже простуды не было, не то что такого…

— Любовь — не болезнь… , — всадник бросил взгляд в ту сторону, где спала Света.

— Это чума! — поморщился Беовульф, заметив глуповато-мечтательную улыбку на губах Ратибора. — Не видел бы тебя сегодня в бою, подумал бы, что ты песни складываешь!

— А я и складываю…

— Рука Тюра и Глаз Одина! — северянин схватился за голову. — С кем я связался!

— Так что ты придумал? — всадник постарался убрать романтические мечты на задний план.

— Тебя это ещё интересует? — удивился Беовульф. — А я думал сейчас заголосишь о раненном сердце и горящей душе. Собирался тебя в воду кинуть. Остудить. Видать ещё не все мозги набекрень съехали… Ладно, слушай. Только оставь мерзкую привычку, что ты перенял у девчонки, против каждого моего слова своих десяток вставлять. При чём одно глупее другого!

— Молчу, — чтобы задобрить северянина, Ратибор даже прикрыл губы ладонью.