Подмена

Первое прикосновение его рта — ни в коей мере не ласка. Агрессивный, глубочайший поцелуй, подавляющий, с зубами. Акт наказания за дерзость, дарующий, однако же, такую степень обнаженного наслаждения, которая едва не сбрасывает меня за край почти мгновенно. И такое же стремительное отступление. Я думала, что эта шокирующая атака — экзекуция? Как же я ошибалась! Именно остановка, это намеренное зависание в нигде за пару вдохов до того, как ты узнал, чем же будет срыв — взлетом или падением, вот где истинная пытка. Едва позвоночник перестал быть дугой под высочайшим напряжением, Грегордиан закинул мои ноги себе на плечи, почти лишая опоры, и начал все заново. Теперь движения его языка и губ стали мягкими, обволакивающими, с идеально выверенным нажимом, снова подводящим меня к самой границе, но нарочито недостаточные для последнего рывка. Понятия не имею, сколько раз я произнесла «пожалуйста», «умоляю» и «будь ты проклят». Или нечто близкое по смыслу. Шепча и выпрашивая, хрипя и глотая слова целиком, выкрикивая как требование и осыпая бранью. Ничего из этого не стало волшебным заклинанием, способным заставить этого мужчину подарить мне наконец освобождение. Чертова ирония и долбаный символ всего, чем стала теперь моя жизнь. Моя свобода, мое наслаждение, сама моя жизнь теперь зависили от его желаний. С трудом открыла зажмуренные от неимоверных попыток достигнуть вершины глаза, столкнувшись с океанами его серого пламени. Взгляд Грегордиана тяжелый, неотрывный, поглощающий. В этот момент я будто снова увидела себя со стороны: бедра мелко дрожат от предельного напряжения, по телу катятся раз за разом судорожные волны, руки скребут и колотят пол в безуспешных поисках опоры, лицо, шея, грудь залиты румянцем, рот хватает катастрофически недостающий воздух, а ресницы слиплись, залитые слезами отчаяния от невозможности получить тот единственный импульс, способный отправить в блаженство. Я не только увидела, но и услышала, и ощутила. Умопомрачительный коктейль из опьяняющего аромата и вкуса потоков собственной влажности. Прерывистую предвкушающую дрожь внутренних мышц. Вскрики, стоны, мольбы, ругательства, которые как музыка, лучшая из возможных. Мои пятки — то молотящие, то понукающе вдавливающиеся в широкую спину. Болезненные всполохи в коже головы, когда по ней стремительно проходятся ногти в стремлении впиться в волосы, которых там нет. Откуда все это — понятия не имею. Если принято говорить, что люди способны делить удовольствие между собой на пике близости, то у меня все совсем обратное. Каждый мой нюанс наслаждения и боли теперь был будто помножен надвое. Вот только можно ли происходящее между нами назвать близостью?

— Гад… мучитель… — сквозь всхлипы выдавила я, обвиняя его в немыслимой жестокости. — Тебе же это нравится! Вот так… истязать… терзать меня.

Грегордиан вскинул голову, щурясь так, словно его бесит то, что я смею отвлекать его разговором в такой момент.

— Нравится? — это даже не обычная его усмешка — оскал хищника, гневный и торжествующий одновременно. Прямо над самой моей уязвимой и так в нем нуждающейся плотью. — Глупое, бессмысленное слово, Эдна! Думаешь, это ты та, кого терзают? Ты понятия не имеешь, каково мне! Я живьем горю, упиваясь допьяна той, кого должен ненавидеть. Смакую и дурею от той, в ком не должен видеть ничего, кроме врага или даже вещи, если только хочу сохранить свой проклятый разум, когда…

Он запрокинул голову, и я не столько услышала, сколько ощутила, как завибрировало все его огромное тело от рождающегося где-то глубоко внутри яростного рыка. Но в это мгновение Грегордиан не пугает меня. Абсолютно. Грудь пронзило острейшей болью совсем другого рода. За искаженным, кажется, чистым бешенством лицом мне почудилась уязвимость. Вот только это мгновение было так кратко, что я ни за что не смогла бы сказать, не было это лишь миражом, который навязало мне так нуждающееся хоть в какой-то душевной связи воображение. А потом Грегордиан резко опустил голову и буквально вырвал из меня жесточайший и совершенно опустошительный оргазм.

— Не буду это делать здесь или все кости тебе переломаю, — пробрался его голос сквозь сплошные дебри моего экстаза.