Подмена

Грегордиан медлит, вообще не двигается, только смотрит, и его лицо искажается гневной гримасой. Все внутри меня начинает мелко трястись в ожидании очередного взрыва его ярости. Но тут он перемещается так стремительно, что я вскрикиваю от неожиданности, когда жесткие пальцы впиваются до боли в мои бедра, раскрывая их еще шире.

— В самом деле. Редкое везение! — резкий выдох у моего центра, мгновенно трансформирующий дрожь от нарастающего страха в полноценные тягучие судороги предвкушения.

Все, между нами происходящее, чрезвычайно странно и реально ненормально. И так было с самого начала, еще до того, как я стала пленницей, вынужденной смиряться с обществом Грегордиана. Уже в те, кажется, бесконечно далекие дни, когда я стояла у окна в ожидании возможности увидеть его хотя бы мельком, эта потребность не ощущалась адекватной. Это было болезненное удовольствие, извращенное наслаждение на грани самоистязания, постоянно вступающее в противоречие с моей способностью здраво все анализировать. Я села в его машину, когда мой инстинкт самосохранения кричал бежать. Я сама позвала его на чай, а по сути предложила себя, хотя разум вопил как можно быстрее создать между нами расстояние. И даже уже после того как он едва не убил меня, стоило нам оказаться наедине, страх мгновенно уступал место вожделению. В этом не было и намека на логику или правильность. Я на тысячу процентов отдавала себе в этом отчет. Вот только каждый следующий раз, когда я видела этого мужчину голым, ощущала прикосновение его рук и этого о-о-ох какого убивающего мой разум рта логика оказывалась вещью эфемерной, неосязаемой. Совсем не тем, за что можно ухватиться, как за спасательный круг. Как только мы попадали в какой-то толстостенный стеклянный шар нашей чувственности, любые рассуждения и с годами впитанные представления о том, как должно быть и что есть верно, а что практически является прямой дорогой к саморазрушению, оказывались не просто чуждыми. Они были нечитаемыми письменами на неизвестном языке за глухой непробиваемой стеной на другой планете. Может и полными очень важных откровений, но забытыми, ненужными, никого уже не способными спасти. И я говорю «мы», потому что абсолютно точно чувствовала — и с Грегордианом происходит нечто подобное. На какое-то время он становился другим. Пусть и на краткие мгновенья нашего испепеляющего полного контакта и он, и я прекращали существовать как существа с прежним опытом, с грузом реальности. У гудящего пламени, которым мы становились, не было памяти о прошлом или представлений о будущем, оно лишь чистая энергия здесь и сейчас.