Подпасок с огурцом

-- Еще бы! -- Боборыкин оборачивается к Альберту. -- Класси-ческий был специалист по голландцам. Пока не спился, пек их как блины, один к одному. Он говаривал, что в любой галерее мира есть его голландец. И действительно -- есть.

Муза бережно собирает на поднос хрупкую посуду и выносит ее из комнаты. Слышится телефонный звонок, отдаленный голос Музы, взявшей трубку, затем она появляется в дверях.

-- Папа, Цветков.

Боборыкин выходит.

-- На прошлой неделе тебя опять видели в ресторане с женщи-ной, -горестно говорит Муза, продолжая прибирать.

-- Да? В каком? -- невозмутимо интересуется Альберт.

-- В "Славянском базаре".

-- Тебя дезинформировали, дорогая. В "Славянском базаре" я был не с женщиной -- с девицей. С этакой дурочкой в стадии молочно-восковой спелости. К сожалению, выяснилось, что ни на что путное она не годится. На беспутное -- тем более.

Муза в ярости.

-- Проверил?

-- Не привязывайся с глупостями. В рестораны я хожу потому, что дома нечего жрать. Мы едим на бесценном фарфоре и хруста-ле позолоченными вилками и ложками. Но что мы едим? Консер-вы, бутерброды, бесконечные яички всмятку, хорошо, если мага-зинные котлеты. Я всегда голодный. Я пережил ленинградскую блокаду! Как мы мерзли... Как мы боялись... Как голодали... Тебе не понять, ты была в тылу. А я хронически голодный.

-- Но папа тоже перенес ленинградскую блокаду и очень уме-рен в еде.

-- Ему легко быть умеренным. А мне нужно! Я на все жадный: жратва, деньги, женщины, удовольствия. Папа... У него уже пере-ходный возраст. С этого света на тот.

-- Не смей так говорить!

Разгневанная Муза выскакивает из комнаты. Входит Боборы-кин.

-- Снова ее дразнишь?

-- Когда баба влюблена в мужа и ревнует двадцать лет подряд -- это уже ля-ля, сплошной юмор, Анатолий Кузьмич.

-- Юмор, что влюблена в тебя, Альберт.

Их прерывает звонок в дверь. Альберт выходит и через корот-кое время возвращается с пожилым добродушным человеком -- Вешняковым, неся за ним упакованную картину.

-- Кого вижу! -- восклицает Боборыкин.

Друзья обнимаются.

-- Муза, иди сюда! -- зовет Боборыкин.

Появляется Муза.

-- Ой, Алексей Николаевич!

Тот ласково целует ее.

-- Есть хотите? -- спрашивает Муза.

-- Ни-ни! Сыт... в общем и целом.

-- Тогда чайку, как раз вскипел, -- Муза испытывает облегче-ние.

А Боборыкин косится на картину:

-- Что-то привез. Что привез-то?

-- Посмотрите -- скажете. За приговором приехал.

-- Посмотрю, отчего не посмотреть.

-- Или я счастливый человек, или...

Альберт тем временем открывает коробку и вдумчиво дегусти-рует конфеты.

-- Эх, терпения нет! Мусенька, давай ножницы! -- машет рукой Вешняков.

Он разрезает веревки, снимает упаковку и открывает женский портрет. Долгая пауза. Все пристально вглядываются в картину.

-- Где добыл? -- коротко и деловито говорит Боборыкин.

-- Выловил... из моря житейского. Вам первым показываю.

-- Тебе, понятно, снится, что это Рокотов.

Вешняков тяжело вздыхает: угадал Боборыкин.

-- А почему бы не Рокотов? -- вмешивается Альберт. Он отступает на шаг и декламирует:

"Ты помнишь, как из тьмы былого,

Едва закутана в атлас,

С портрета Рокотова снова

Смотрела женщина на нас.

Ее глаза -- как два тумана,

Полуулыбка, полуплач.

Ее глаза -- как два обмана,

Покрытых мглою неудач".

Тара-та-та, тара-та-та-та... -

Заменяет он пропущенную строфу и кончает тихо, с неожидан-ной серьезностью:

"Когда потемки наступают

И приближается гроза,

Со дна души моей мерцают

Ее прекрасные глаза".

-- "Со дна души моей мерцают..." -- шепчет Вешняков.

-- Заболоцкий, -- поясняет Альберт. -- По-моему, мерцают. В общем и целом.

-- Глаза, правда, есть... И характер есть. Но легкости не хватает, -- с сожалением добавляет Муза. -- Слишком добросовестно сделано.

-- Но глаза-то говорят! Больше таких никто не умел! Мусень-ка... категорически?

-- Я считаю, восемнадцатый век. Бесспорный. Но под Рокото-ва.

-- Эх, беда, беда... До чего ж я надеялся!

-- Да ведь очень хороший портрет, Алексей Николаевич. На вашем бы месте радоваться.

-- Нет, Мусенька, либо "со дна души", либо он мне не нужен. Тогда буду продавать...

-- Продать я бы его за Рокотова продал, купить -- не купил, -резюмирует Боборыкин.

-- Ну и кончен разговор! -- решает Вешняков. -- Давайте чай пить.

Муза выходит. Альберт за ней. Расстроенный гость осматрива-ет стены.

-- Знаю... Знаю... А эта новая? -- надевает он очки, читает подпись. -В натюрмортах я не очень, но имя громкое.

-- За то и держу. Народу много ходит, лишний "ах" не вреден.

-- Слушай, Анатолий Кузьмич, пусть он у тебя повисит? -- Вешняков огладывается на свой портрет.

-- Места нет, Алеша, -- уклоняется Боборыкин.

-- Хоть в коридоре, скромненько, а? Ну-у, Боборынюшка, по старой дружбе? Месяца бы три -- и порядок, марка. Что сверх своей цены возьму -пополам.

-- Шут с тобой, вешай. Станут спрашивать -- кто, буду сладко жмуриться.

Пока они договариваются, вошла Муза и следом Альберт, который помогает ей сервировать чай; между супругами переми-рие, Альберт тронул Музу стихами.

Едва сели за стол -- снова звонок в дверь. Альберт впускает Кима Фалеева. Тот хмуро здоровается.