Подснежник (СИ)

Дьюар беспокойно заворочался, вновь проклиная свою немощь. Он бы позвал домоправительницу, но предполагал, что она, наверное, где-нибудь внизу, если вообще не ушла в лавку за зеленью, и, стало быть, услышать его всё равно не услышит, и он только зазря сорвёт голос. Оставалось надеяться, что она скоро снова заглянет, чтобы посмотреть, не проснулся ли он, и тогда он выяснит у неё всё, что ему нужно.

Это «всё» сводилось к двум словам, коротким, как самый короткий зимний день: где он.

Ничего не имело значения. Всё замерло. Ветер не качал деревья. Облака не бежали по небу. Не шумели вдалеке люди: не переговаривались, не ругались, не суетились. Стрелки часов превратились в чугунные столбы. Странно и страшно.

Шаги где-то внизу. На лестнице. Сердце замерло. Всё выше, выше. Он? Шаги, прямо к двери. Ручка медленно поворачивается, дверь слегка со скрипом приоткрывается… О, жестокое разочарование! Словно прыжок вниз, куда-то в пропасть, с высокой-высокой башни. Не он, а всего лишь мадам Кристи заглянула в спальню:

— Вы уже проснулись? Подавать завтрак?

Чего-чего, а аппетита у Алена точно не было. Он знаком пригласил её войти:

— Где он?

— Кто? — Женщина не ожидала этого вопроса.

— Селестен, — с нетерпением сказал больной.

Домоправительница пожала плечами:

— Ушёл куда-то и ещё не вернулся.

— Вы не спросили, куда?

— Это было бы неудобно, — заметила мадам Кристи.

— Он ничего не говорил? Когда вернётся? — продолжал допытываться больной.

На это женщина только развела руками. Ален закусил губу:

— Когда придёт, попросите его подняться ко мне.

— Непременно, господин Дьюар, — пообещала она.

Дьюар немного успокоился, ему стало полегче. Не настолько, чтобы снова чувствовать себя счастливым, но настолько, чтобы тупая игла выскочила из сердца и дала дышать спокойно.

— Вы уверены, что не хотите есть? — всё-таки спросила мадам Кристи.

— Ничего не хочу, спасибо. Вы можете идти.

Она ушла. Ален нервно сцепил пальцы почти до хруста.

«Подумаешь, придёт попозже. Ничего страшного», — говорило разумное, логическое внутреннее «я». Другое твердило: «А если он вообще не вернётся?» Дьюар не знал, какое из них слушать. От первого становилось спокойно, от второго тревожно. А что было правильно — мужчина не знал.

Стрелки медленно ползли к двум. Ален лежал и смотрел на часы. Перед глазами всё плыло. Ясным оставался лишь бледный циферблат часов, всё остальное заволакивал туман. Такое часто бывает, если смотреть подолгу в одну точку. Тогда не замечаешь ничего, кроме неё, и она кажется наиболее яркой, а всё остальное меркнет и словно бы отодвигается на второй план, в темноту.

Дьюар отвёл глаза. Веки были очень тяжёлыми, наполненными влагой. Он закрыл лицо руками, тяжело вздохнул.

Скрип раскрываемой двери.

— Я же сказал, что не буду завтракать, — мрачно начал Ален, не отнимая рук от лица.

— Время-то обеденное.

Дьюар вскинул голову, глаза его вспыхнули радостью: Селестен! Юноша был в приподнятом настроении. По лицу, слегка раскрасневшемуся, угадывалось, что он только что с улицы.

— Где вы были, Селестен?

Юноша, по обыкновению, подошёл к окну и распахнул его настежь:

— Это допрос?

Ален слегка смутился:

— Нет, конечно же. Но просто… Вас так долго не было! Я думал, что вы вообще не придёте.

Труавиль тряхнул головой и сел за фортепьяно:

— Ален, вы по-прежнему обо мне так плохо думаете? Если я что-то обещаю, я это делаю.

— Но всё-таки… где вы были?

— В театре. — Юноша пробежался по клавишам, чтобы размять пальцы.

— Давненько я не был в театре, — пробормотал больной.

— Побываете ещё.

— Не утешайте… Лучше скажите, что там идёт?

— Шекспир, — ответил Селестен, — «Гамлет».

— Вы любите театр?

— Очень. Всё это существование не что иное, как игра.

— А весь мир — театр, и люди в нём — актёры?

Труавиль кивнул:

— Возможно. А над всем этим есть режиссёр-постановщик, который дёргает за нити. И люди — всего лишь марионетки с написанной судьбой, которую нельзя изменить. Это только кажется, что сам живёшь, что-то меняешь. Живёшь по сценарию, который был не тобой написан, а кем-то другим, кем-то свыше. И вся жизнь — это только роль, конец у которой определён заранее.

— Комедия или трагедия?

— Всегда только трагедия, ведь в конце сами знаете что.

— Смерть?

Музыкант кивнул, но тут же поспешил сказать:

— Но давайте не будем о мрачном! В жизни встречается и хорошее.

— В этом я с вами согласен, Селестен. Знаете, до последнего времени мне казалось, что чаще встречается плохое. А сейчас я тут на досуге подумал… не всё так уж и плохо.

— Вы поправляетесь, Ален, вы это знаете? — Труавиль бросил играть.

— Физически?

— Духовно. И я этому безумно рад, — похоже, говорил он это вполне искренно. — Теперь дело за малым.

Дьюар слегка помрачнел:

— Не так уж это просто, Селестен.

— Выше нос! — Юноша сверкнул жемчужинками зубов. — Ален, всё ведь прекрасно. Весна уже пришла. Весною всё должно быть хорошо! Не печальтесь, вы меня убиваете своей меланхолией.