Подвиг доктора Бушуева

Он продолжал ходить взад и вперёд по тесной приёмной, не зная, что делать — то ли рассказать ей о вчерашней кошмарной ночи, то ли умолчать. А может быть, ему всё это приснилось? Может быть, никакой операции не было и скользкое сердце коменданта он видел во сне? Но нет — то была явь, и вон доказательства — пакетик с сульфидином, аккуратная коробка с ампулами глюкозы и круглые, в серебряной обертке, плитки шоколада.

— Фёдор Иванович, я ничего не понимаю, — нарушила молчание Майя.

— Представь себе, я тоже ничего не понимаю, — подхватил он. — Присядь, Майя, выслушай. — И он рассказал ей о тяжелейшем ранении коменданта во время разгрузки снарядов, о своей операции.

Она молчала, и это молчание Фёдор Иванович расценил как осуждение. Ну что ж, она имеет полное право осуждать его… А что теперь скажет Зернов?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Недели через две доктора Бушуева опять везли в немецкий госпиталь. Доктор Корф встретил его, как говорится, с распростёртыми объятиями, сестра-немка поднесла ему белый шёлковый халат.

Я рад, коллега, видеть вас, — мешая русские и немецкие слова, говорил доктор Корф. — Полковник Дикман загорелся желанием познакомиться с вами, чтобы выразить вам самую горячую благодарность.

«Очень я нуждаюсь в его благодарностях», — с неприязнью подумал Фёдор Иванович.

— Прошу вас, коллега, прошу, — пригласил немецкий врач, и доктору Бушуеву ничего не оставалось делать, как последовать за Корфом.

Комендант лежал в небольшой отдельной палате. Увидев доктора Бушуева, он улыбнулся и по-русски сказал:

— Я обязан вам жизнью, мой доктор, и никогда этого не забуду.

Фёдор Иванович исподлобья наблюдал за комендантом.

Ему хотелось отыскать в его лице, услышать в голосе, заметить в поведении что-то отталкивающее. Но полное, чуть бледноватое, чисто выбритое лицо Дикмана с узко расставленными голубовато-серыми глазами было даже привлекательным, в голосе слышались дружеские нотки.

— Кстати, можете проверить успешную работу вашего ножа, — продолжал Дикман и протянул ему руку.

Фёдор Иванович машинально взял её, и привычные пальцы врача сразу нащупали пульс.

— Пожалуйста, коллега. — Доктор Корф протянул ему свой фонендоскоп с длинными, похожими на макароны резиновыми трубками.

Фёдор Иванович всё так же машинально выслушивал оперированное сердце коменданта. Сердце работало уже сносно, и только чуткое ухо опытного врача улавливало едва заметное нарушение ритма.

«Фашист пошел на поправку», — невесело подумал доктор Бушуев. И опять ему припомнился раненый охотник. После операции Фёдор Иванович двое суток не уходил из больницы, он часами просиживал у постели дяди Бори, будто только от этого зависело выздоровление. А сколько было радости, когда дядя Боря впервые встал с койки и прошёл по палате.

Майя тогда стремительно подбежала к Фёдору Ивановичу и на радостях поцеловала его в щеку, потом смутилась, покраснела.

— Извините, Фёдор Иванович, я случайно, — растерянно проронила она.

— А я не случайно, — и он тоже поцеловал её. — Это за помощь в операционной, это за то, что дядя Боря у нас молодец!

Когда охотник выписывался, в больнице был настоящий праздник. Все подходили к Фёдору Ивановичу, все поздравляли его с успехом.

— Я хотел бы когда-нибудь испытать подобное, — сказал тогда доктор Безродный. — Хотя я человек независтливый, но сейчас завидую вам…

— Если завидуют хирургу, это, Матвей Тихонович, хорошо. Если завидует хирург успешной операции, это тоже хорошо, это значит, он сам думает спасать больных. А только для этого мы и живем на свете, — ответил Безродному Фёдор Иванович.

Доктора Бушуева не забыл поздравить профессор Гейманович, видимо, узнавший о редкой операции из газет.

А сейчас Фёдор Иванович совсем не радовался. С отсутствующим взглядом он сидел в душной палате, и у него было единственное желание — поскорее уйти отсюда. Он почти не слышал слов благодарности спасённого.

Глаза ослепила какая-то вспышка. Фёдор Иванович вздрогнул, поднял голову и увидел офицера-фотографа.

«Вот ещё чего не хватало», — со злостью подумал он и отвернулся. Но фотограф, по всей вероятности, был мастером своего дела, и поведение русского доктора ничуть его не смущало. По-обезьяньи прыгая, он то вставал на колени, то взбирался на стулья и щёлкал, щёлкал, озаряя палату ослепительно яркими голубоватыми вспышками.

— Я надеюсь, мы будем друзьями, — уверенно говорил доктору на прощание комендант.

Из душной палаты доктор Корф повёл гостя в свой кабинет. В кабинете, где когда-то была сестринская комната, он, снова смешивая немецкие и русские слова, говорил о том, что в госпиталь прибыл новый хирург и что этот хирург был просто потрясён операцией русского врача, что за одну такую операцию немецкое начальство не пожалело бы очередного воинского звания и железного креста. О воинском звании и награде доктор Корф говорил с мечтательным вожделением.