Поэты и цари

Русь пойдет по шоссе Энтузиастов. Есть у нас в Москве такой проспект. Когда-то он назывался Владимиркой. По нему шли каторжники. Шли не в Европу – в Азию.

РУКА МОСКВЫ – ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД НАРОДОВ

От московских Даниловичей XIV века до великого князя Ивана III XV века пройдет полтора столетия. За это время много крови и много воды утечет… пока еще не в подземелья Лубянки, о чем знает XX век, но в другие московские подземелья, достаточно мрачные, где уже завелись застенки и заплечных дел мастера.

Ордынская традиция цвела пышным цветом: на гуманной некогда славянской Руси уже применяли пытки и построили множество темниц. Причем не где-нибудь в медвежьих углах, а в Москве, которая почти задушила в теплых братских объятиях все области и княжества, уже не смевшие на деле пользоваться оставшейся у них de jure свободой. После Твери и присоединения Ярославля в 1463 году все были ученые и все понимали, что конфедерация у них – управляемая, и дифференциация управляемая, и суверенитет управляемый. Регионы, или княжества, становились слишком бедными, чтобы конкурировать с богатой и сильной Москвой. Эффективность Руси, ее конкурентоспособность, которая базировалась на «внутрикняжественной», межрегиональной конкуренции между Псковом и Тверью, Черниговом и Владимиром, Суздалем и Москвой, кончилась. Москва сгребла к себе в закрома лучших ремесленников, купцов, художников, кондотьеров (воины-наемники). Собственно, у Ивана III уже не было дружины. У него была армия, регулярная, хорошо обученная, дисциплинированная, несвободная и ненавидящая свободу. Рабы чувствуют себя комфортно, когда рабство становится не случайностью, а государственным институтом, не эпизодом, а правилом. У полудохлых княжеств, имевших независимости не больше, чем страны Варшавского договора имели ее на фоне СССР, не было средств предложить такие же зарплаты, доходы, которые предлагала Москва. А когда нет возможности привлечь мозги, лучшие кадры и инвестиции, тогда начинается экономический упадок и остается одно: торговать сырьем. В XV веке торговали мехами – валютой Руси, пенькой, дегтем, лесом, рыбой, икрой. А из Москвы уже нельзя было открепиться. После того как знаменитый Дмитрий Донской за два года до Куликова поля, в 1378 году, казнил боярина Ивана Вельяминова за намерение взять открепительный талон и трудоустроиться в другом княжестве, «отъезд» из Москвы даже ее элиты стал рассматриваться как государственная измена (с вполне советскими санкциями). Никто не мог покинуть эту новую «черту оседлости», и, значит, великому князю не было нужды напрягаться и стараться удерживать элиту и средний класс мудростью, славой, деньгами, хорошим менеджментом и офшорными льготами. Можно было вкладывать деньги в силовиков, чтобы что-нибудь у кого-нибудь еще отнять и увезти, и ничего самостоятельно не придумывать. В XV веке стало ясно: гибкий и четкий механизм политической и экономической конкуренции разладился, и отныне Москва будет тоже жить вывозом сырья и отчасти грабежами – ведь у полусвободных княжеств можно было отнять казну, ценности, накопленные украшения и золото с серебром. Военная добыча пополняла московские фонды, нашу будущую Грановитую палату, коллекцию чужих колоколов и наши иконостасы (ведь и редкие, самые лучшие иконы обдирали и тащили к себе московские победители). Так что напрасно Михаил Швыдкой пытался вернуть назад смародерствованные нами в Германии в 1945 году картины. Здесь не отдают, здесь только берут. И коли что с возу упало, значит, пропало.

И только один город, уникальный, вольный, ни на что не похожий, республиканский; мираж, античный мираж в российской «степи мирской, печальной и безбрежной», еще стоял непокоренный и не платил дань (как не платил он ее и в XI веке, при своем князе Ярославе Мудром, который фрондировал по отношению к Киеву и своему отцу Владимиру-Солнце). Видеть такое заядлому этатисту (государственнику) Ивану III было невмоготу. Новгород лежал перед ним, как спелый плод, последний из могикан или самураев… Но Иван III был осторожен. Он умел ждать. Глотая слюнки, он взирал издалека на свою завидную добычу. Добыча же была уникальной. Города Ганзы и в подметки Новгороду не годились. С ним мог сравниться только Рим: по богатству, гордости, чувству собственного достоинства, политическому развитию, самодостаточности. Конечно, не было римской правовой основы, римского миссионерства и страстного желания завоевать мир, чтобы оплодотворить его и приобщить к цивилизации. Не было и римской культуры, почерпнутой из бездонного сосуда, этих потоков красоты и мысли, шагающей в стройных философских шеренгах; великой литературы; грандиозной архитектуры, впечатляющей до сих пор. Рим передал наследие античности западной цивилизации, как некий мощный ретранслятор, как гигантская спутниковая тарелка, поймавшая космический сигнал эллинизма. Рим добавил от себя политическую культуру и право, и с этим даром не сравнится ничто, Рим – он один, на все времена, он – «the first one», предок, самый первый.