Поэты и цари

Петр хотел иметь ручной Запад в клетке, который можно было бы время от времени в клетку эту запирать, чтобы отдохнуть от «политеса» и дать волю своим ордынским инстинктам, то есть предаться спокойно и в охотку пьянству, разврату и мордобою. Если вспомнить, что реформатор Петр своими руками пытал в застенке (и сына в том числе) и рубил головы на площади, то нам придется «реформатора» рифмовать с «терминатором», и все окончательно запутается.

Некоторые историки считают, что Петр был просто самодуром и «волюнтаристом» и мог бы с той же легкостью прельститься китайскими фонариками и драконами в Чайнатауне, и тогда бы уж он стал насаждать на Руси «китайскую» модель. Я так не думаю. Убогий быт рядового китайца (пара пагод – и все), божественность императора, Великая Китайская стена – это все Петра бы не вдохновило. Византийская традиция абсолютно «не работает» при нем: золоченое статичное прошлое, пышность, величие – все это ему противно и не нужно. Петр был насильником, но скорее разбойником, чем державником. И когда он корежил христианство, создавая Священный синод и заставляя священников доносить на прихожан, он делал это не как идеолог византийства (самодержавие + православие + инквизиция), а как заправский комсомолец-атеист. Только методика была иная. Не сшибать кресты, а использовать их как дубинку. Не сажать священников на кол, а использовать их как тайную полицию.

Конечно, с такими комплексами жениться на иноземной принцессе было нельзя. И так появилась Екатерина I, «Катька». Кстати, тот же феномен у Петра получился с возвышением разночинцев, с его «демократизмом». Алексашка Меншиков, Пашка Ягужинский (на котором вполне оправдалась старинная строфа Роберта Бернса: «Король лакея своего назначит генералом, но он не может никого назначить честным малым») и иже с ними были не столько умны, как бесы, сколько преданны, как псы, и их можно было пнуть, наградить костью, спустить с цепи или посадить на цепь, иногда – «к сердцу прижать», иногда – «к черту послать». С магнатами времен царя Алексея, с такими западниками, как Василий Голицын, гордыми, равными родом, богатыми, ничем царю не обязанными, – подобное поведение не проходило.

Петра впечатлил именно Запад: каменные дома, чистота, свобода обращения, техника, уровень жизни, диковины из кунсткамеры, биржа. Но он не понимал, что это такое, и так и умер, не сообразив, что Запад стоит на свободе и чувстве собственного достоинства. И на абсолютизме, а не на автократии, тем паче не на самодержавии. На Западе не все было дозволено.

Но не успел «отец реформ» умереть, как его буратины перегрызлись. «Катька» стала градоначальницей потому, что Меншиков старался отдалить момент царствования Петра II, отца которого, Алексея, он помог запытать до смерти. И ведь не зря боялся: загремел «Алексашка» в ссылку и опалу, когда Петр II стал императором и попал в руки Остермана и Долгоруких, напомнивших ему про судьбу отца.

Градоначальницей «Катька» оказалась менее чем посредственной, вполне на уровне Ираидки, Клементинки или Анельки. Но ходила в европейском платье и танцевала на балах. А после нее дошла очередь до Петра II, и бедное дитя, естественно, осталось без носа при семи няньках. Каждый фаворит и временщик сватал мальчику свою дочь, дабы стать царским тестем и закрепить влияние. Сначала Меншиков совал бедному ребенку свою Марью, потом Долгорукие сунули в невесты свою Катерину. Мальчика ничему не учили, потакали ему, позволяли спиваться и предаваться порокам. И уморили в 15 лет, не диагностировав вовремя оспу. При этом единственная привязанность юного царя, Ванечка Долгорукий, предал его на смертном одре: помог подделать завещание, согласно которому он, умирая, обвенчался с долгоруковской Кэт и оставил ей царство. Более анекдотического династического документа свет не видывал. И Кэт, и Марья Меншикова могли бы разве что признаваться градоначальницами на уровне Дуньки Толстопятой или Матренки-Ноздри. Кстати, народ сначала никак не мог привыкнуть, и при начале женского царства мужики отказывались присягать, резонно заявляя: «Если царем будет баба, то пусть бабы и крест ей целуют». Однако дальнейшие цирковые выкрутасы российской истории довели ошалевших глуповцев (простите, россиян) до того, что они и женскую эмансипацию переварили.