Поэзия и полиция. Сеть коммуникаций в Париже XVIII века

Apostille deu parlament de Toulouseà l’energistrement de l’édit du vingtième.Sans crime on peut trahir sa foi,Chasser son ami de chez soi,Du prochain corrompre la femme,Piller, voler n’es plus infâme.Jouirs à la fois des trois soeursN’est plus contre les bonnes moeurs.

De faire ces métamorphosesNos ayeux n’avaient pas l’esprit;Et nous attendons un éditQui permette toutes ces choses.– Signé: de Montalu, premiier president.Пометки парламента Тулузы к регистрации эдиктао «vingtième» [двадцатипроцентном налоге]Можно не совершив преступления предать свою веру,Прогнать своего друга из дома,

Соблазнить жену соседа,Грабеж и воровство больше не постыдны,Развлечения с тремя сестрами сразуНе считается отступлением от морали.Такие метаморфозыНе могли и представить наши предки;И мы ждем эдикта,Который все это разрешит.

– Подписано: де Монталу, председатель.

Здесь поэт осуждает «vingtième», не упоминая его нигде, кроме заглавия. Он использует основной аргумент его противников: что король, превратив особые сборы военного времени в полупостоянный налог на доходы, просто грабит своих подданных. Но этот аргумент остается неозвученным. После принятия эдикта о налоге парламент выражает, задним числом, поддержку всем безнравственным действиям короля. Таким образом, стихотворение ставит вопрос о налогах на один уровень с другим «делами», оскорбляющими общественную мораль: предательством и похищением принца Эдуарда, назначением жены простолюдина Ле Нормана д’Этиоля официальной фавориткой (позднее ставшей маркизой де Помпадур) и любовными делами короля с тремя дочерьми маркиза де Несля, воспринимавшимися как инцест. Это было простое сообщение в простых стихах – «стихотворение на случай», выражающее общественное недовольство жалким сопротивлением парламента тираническим поборам.

Глава 10

Песня

Последнее стихотворение из «дела Четырнадцати» «Qu’un bâtarde de catin» (№ 4) было самым простым и обладало самой широкой аудиторией. Как множество популярных стихотворений того времени, оно было написано так, чтобы легко ложиться на известную мелодию, которую в некоторых версиях можно определить по припеву вроде «Ah! Le voilà, ah! Le voici» («А! вот он, а! Он здесь»)[67]. Припев – запоминающееся двустишие – завершал строфы с восьмисложными строками и перекрестными рифмами. Рифмовка напоминала часто встречающуюся во французских балладах: а-b-a-b-c-c, а длина могла быть любой, потому что новые строфы было легко придумать и приставить к старым. Каждая строфа высмеивала какую-то публичную фигуру, а припев переводил все обвинения на короля, являющегося главной целью насмешников, – дурачком в детской игре, в которой его подданные плясали вокруг и с издевкой пели: «Ah! Le voilà, ah! Le voici / Celui qui n’en a nul souci» («А! Вот он, а! Он здесь – Тот, кого не волнует») в неком глумливом подобии игры «Каравай-каравай». Вызывало это или нет мысли о похожих развлечениях у публики XVIII века, припев делал из Людовика слабосильного идиота, предающегося удовольствиям, пока его министры грабят народ, а страна катится ко всем чертям. Парижане часто подпевали припевам «pont-neufs» – популярных песен, которые горланили уличные музыканты и бродячие торговцы в местах больших скоплений людей, вроде самого Нового моста[68]. Похоже, «Qu’un bâtarde de catin» породил шквал насмешек, звучавших по всему Парижу в 1749 году.

Начинались они с самого Людовика и Помпадур.

Qu’un bâtarde de catinA la cour se voie avancée,

Que dans l’amour et dans le vinLouis cherche une gloire aisée,Ah! le voilà, ah! Le voiciCelui qui n’en a nul souci.То, что грязная шлюхаВозглавляет двор,То, что в любви или в вине,Людовик пытается найти легкую славу,А, вот он! А, он здесь!Тот, кого не волнует.