В час, когда, захлебнувшись закатом,осеннее сонное солнцеищет ощупью запах забытых весенних ветвей,мой отец в дряхлом «додже»по горной дороге трясетсяк деревушке, похожейс обрыва на птицу в траве.Или, может, бредет через ржавую топьв резервацию арауканцев[294],чьи поля тихо тают,как будто чернеющий снег,чтобы им рассказать про тот день,когда земли начнут размножаться,как хлеба или рыбы, —и правды им хватит на всех.Вот уже тридцать летоб аграрной реформе твердит они поет «Интернационал» —и хоть голос не бог весть какой,с голосами крестьян, рыбаков, с голосами рабочими слитый,он могучим мотивом плывет надо всею землей.Окруженный друзьямина фабрике, дома и в поле,в профсоюзе, в подполье и на площадях городов,он — лишь горстка семян,у которых завидная доля:прорасти прямо к солнцу лесами весенних миров.Его вера прекрасна —как будто сиренью настоянный ветер.И хочу я, чтоб сам он дожил до зари над страной,когда улицы станут носить именаРекабаррена или Лаферте(в тридцать первом он с ним подружился — поверьте,что тогда коммунистом был только герой).Я хочу, чтобы внукам по яблонеруки его посадили,чтоб входил он в свой собственный,пахнущий деревом дом,чтоб еще много лет«Марсельезу» он пел в годовщину Бастилиив честь отца своего:тот ведь был уроженцем Бордо.Чтобы смог, наконец,он спокойно с друзьями собраться:не на митинг — а просто за щедрымкрестьянским столом,чтоб, заботы забыв, от души он сумел рассмеяться,запивая жаркое студеным и терпким вином.В этот час, когда тонет в закатеосеннее сонное солнце,мой отец,чтобы проще про рай на земле объяснить —и живей,знаю, вновь через горы на стареньком «додже» трясетсяк деревушке, похожейс обрыва на птицу в траве.
Моря белый блокнот —чайка, весть или птица,разворачивает полетна две путевых страницы.Чайки сестра морская —одиночество без границ,чего-то еще ожидая,вздыхает и смотрит на птиц.Насекомые и растеньяизрыли всюду пески:сигнальные искаженьяподземной страстной тоски.Здесь, в центре всего, как ленник,живу среди птиц морских,сам свой собственный пленник,товарищ развалин немых.И вижу и слышу невольно,как дождь в доспехах идети по одиночеству больножидкою шпагой бьет.