Пойте, неупокоенные, пойте

Рив выглядел так, будто проглотил что-то мерзкое, насекомое или камешек, случайно попавшийся в еде. Он сказал: Нет, Солнечная Женщина, мне нужно вернуться на юг. Рив посмотрел на меня и добавил: Может, тебе не стоило рассказывать нам эту историю. Может, стоило подождать.

Он уже достаточно взрослый, чтобы быть здесь, Рив, – сказала Солнечная Женщина. – Значит, и до этого тоже дорос.

Рив убрал тогда от нее руку и вышел на солнце.

То, что он здесь, не значит, что он выдюжит. Он и не должен, – сказал Рив.

Солнечная Женщина казалась разочарованной в Риве, даже злой, но продолжала держаться за его руку, хоть и казалось, что ей это причиняет боль. Она сказала: Мне жаль, Рив. Извини, мальчик. Она увлекла его за собой, и они оставили меня стоять в тени здания. Я смотрел на проржавевший железный лист стен и думал о том, что мог бы сказать Солнечной Женщине, ведь она не рассказала мне ничего, чего я не знал и так. Интересно, умерило бы это злость Рива на нее или нет. Однажды, когда мы играли в лесу с братьями и сестрами, мы нашли то, что когда-то было человеком, висящим на дереве. Он был невысоким, как я, но резиновым от гнили и вонючим, и у него был открыт рот, будто он ухмылялся. Ухмылка была совершенно жуткой. Мои младшие братья и сестры убежали домой, крича, а когда я вошел в дом, мама дала мне пощечину, потому что я был старшим и повел их туда, куда не следовало. Но, думая о том, как Рив укорил Солнечную Женщину, как он отстранился от нее, чтобы защитить меня, я начал понимать любовь. Я начал понимать, что то, чем занимались Рив и Солнечная Женщина, не было проявлением любви, а то, как Рив стоял на солнце ради меня, было. Я осел на землю под тяжестью этого понимания. Я хотел крикнуть Солнечной Женщине и сказать ей, что согласен: я поеду на север, когда стану свободен. Рив оглянулся на меня, и его глаза были стеклянными и темными; казалось, он слышал мои мысли, он будто знал, что я хочу сказать. Наблюдая, как Солнечная Женщина оттаскивала Рива прочь от меня, я почувствовал жгучую боль в пальцах, подошвах, ногах, поднимающуюся через ягодицы по спине, где она вспыхнула огнем в моих костях, облизывая все между ребрами, мощное и необузданное чувство, словно голос, освободившийся от горла, кричащая нота, прошившая меня насквозь, и тогда я понял, что сбегу.

Я начал понимать, что такое дом, когда Рив и я спали рядом и он рассказывал мне истории в темноте. Однажды Ривер рассказал мне об океане. Он сказал: Там, откуда я родом, очень много воды. Она течет с севера по рекам. Собирается в заливах. Выплескивается в океан, который тянется до краев земли, сколько глаз хватает. Он меняет цвета, сказал он, как маленькая ящерка. Иногда – штормовой голубой. Иногда – прохладный серый. Ранним утром – серебристый. Глядя на это, понимаешь, что Бог есть, –

говорил он мне, пока рядом кашляли и ворочались в койках другие боевики. Может, однажды, когда мы с тобой выберемся отсюда, ты сможешь приехать на юг и увидеть сам, – сказал Рив.

Кайла обнимает шею Джоджо, и тот перекидывает руку через ее спину, а я гадаю, одни и те же ли им снятся сны. Интересно, снится ли им дом: густые деревья, держащие на себе вес неба, ручьи, впадающие в реки, впадающие в море. Интересно, не потому ли я до прихода Джоджо не мог уйти из Парчмана, что он был для меня своего рода домом: ужасным и неумолимым, как железная привязь, на которую сажают собак, из-за которой они истерически лают, носятся кругами и роются остервенело в траве, нападают на тех, кто меньше их самих, убивают всех живых существ, до которых могут добраться.