Пойте, неупокоенные, пойте

Сегодня, когда Джоджо пришел в Парчман, я проснулся от шепота белой змеи, которая вырыла себе гнездо в земле рядом со мной, чтобы говорить мне на ухо. Чтобы обвиться вокруг моей головы в темноте и шептать: Если захочешь подняться, я могу перенести тебя через воды этого мира в другой. Это место сковывает тебя. Ослепляет тебя. Храни чешуйку, даже если не можешь летать. Иди на юг, к Риверу, клицу воды. Он покажет тебе. Иди на юг. Змея обвилась вокруг моей шеи и заставила меня вскарабкаться наверх, выбраться из грязи, подняться на запах родной крови Рива, густой, как аромат цветущего ликориса. Когда я увидел Джоджо и Кайлу на стоянке, змея на моем плече превратилась в птицу и улетела на волне ветра, устремившись в одиночном перелете на юг. Кайла стонет во сне, и Джоджо поглаживает ей спину, чтобы успокоить, над ними пролетает тень. В небе парит чешуйчатая птица, излучая темный свет.

Я пойду следом, говорю я. Надеюсь, она меня слышит. Я иду домой.

Глава 10

Леони

Когда мы только начали встречаться, мы с Майклом целый месяц ночами парковались на лодочном причале в заливе и целовались, его лицо касалось моего, а в открытые окна дул ветер, соленый и сладкий. Месяц мы катались везде, где только можно было, стараясь лишь не приближаться к его дому в Килле. Он отвозил меня домой за час до рассвета. В одну из таких ночей я прыгнула с обрыва в реку. Перед прыжком я разбежалась, чтобы миновать каменистый берег внизу; я упала в пушистый мрак самого сердца воды и опустилась на самое дно, где песок лежал скорее грязью, чем крупицами, и разлагались потопленные деревья, слизистые и мягкие в сердцевине. Я не стала всплывать; падение отбило мне руки и ноги, могучий хлопок воды лишил их воли. Я позволила потоку нести меня. Это был медленный подъем: вверх, вверх, вверх к молочному свету. Я помню тот раз отчетливо, потому что больше никогда так не делала, испугавшись этого парализующего подъема. С таким же ощущением я просыпаюсь, лежа головой на коленях у Майкла, с его пальцами на моей голове, под рокот двигателя и в резком свете пробивающихся через окно машины лучей солнца. Так чувствуешь себя, когда поднимаешься из темного, глубокого места. Я слегка приподнимаюсь и со стоном прижимаю лоб к бедру Майкла.

– Привет.

Я слышу улыбку в его голосе; слова звучат выше, тоньше. Я слишком близко к его паху.

– Привет, – говорю я и поднимаюсь еще выше.

Сажусь прямо и чувствую себя как-то неправильно. Как будто каждую кость в моей спине, каждый замочек, выбили с места и криво вправили обратно.

– Как себя чувствуешь?

– Что?

Майкл отодвигает мои волосы со лба, и я закрываю глаза при его прикосновении. Горло горит огнем. Майкл оглядывается на зеркало заднего вида и подтягивает меня к себе так, чтобы моя голова оказалась у него на плече, а его губы – у моего уха.

– Помнишь, нас остановила полиция? Ты проглотила ту дрянь от Ала, потому что времени выкинуть ее не оставалось. Гребаный пол был весь завален всяким дерьмом. Тебе бы убраться в машине, Леони.

Говорит прямо как Ма.

– Знаю, Майкл. Что потом было?

– Я купил тебе молоко и уголь на заправке. Тебя сразу вырвало.

Я сглатываю, основание языка отзывается болью.

– Рту больно.

– Тебя много раз рвало.

Мир вне машины представляет собой одно зеленое дрожащее, размытое пятно, цвета глаз Майкла, деревьев, пробуждающихся по весне. Воспоминание, которое вытащило меня из темноты, воспоминание о прыжке с той скалы кажется тоже гудяще зеленым, но внутри меня ничего нет. Лишь ветви черного дуба, сухие и замшелые, спаленные до золы, тлеющие. Чувствую себя как-то неправильно.

– Сколько до дома ехать?

– Около часа.

Даже сосны с их постоянным приглушенным зеленым цветом, кажутся ярче. Сквозь них я вижу, что солнце скоро сядет.

– Разбуди меня.

Я ложусь на золу и засыпаю.