Поющие в терновнике

Several large fig trees shaded a part of the spacious grounds, and behind the school the land sloped away a little to a grassy circle euphemistically christened "the cricket pitch," from the chief activity that went on in that area.	Несколько ветвистых смоковниц давали кое-какую тень просторному двору перед школой, а позади нее пологий спуск вел к поросшему травой кругу, вежливо именуемому "крикетной площадкой" - здесь и правда частенько играли в крикет.
Ignoring muffled sniggers from the lined-up children, Bob and his brothers stood perfectly still while the pupils marched inside to the sound of Sister Catherine plunking	Боб и его братья застыли на месте, не обращая внимания на приглушенные смешки остальных, а те вереницей двинулись в дом под звуки гимна
"Faith of Our Fathers" on the tinny school piano.	"Вера наших отцов", который бренчала на плохоньком школьном фортепьяно сестра Кэтрин.
Only when the last child had disappeared did Sister Agatha break her rigid pose; heavy serge skirts swishing the gravel aside imperiously, she strode to where the Clearys waited.	Лишь когда вся вереница скрылась в дверях, сестра Агата, все время стоявшая точно суровое изваяние, повернулась и, величественно шурша по песку широчайшим саржевым подолом, прошествовала к детям Клири.
Meggie gaped at her, never having seen a nun before.	Мэгги уставилась на нее во все глаза - она никогда еще не видела монахини.
The sight was truly extraordinary; three dabs of person, which were Sister Agatha's face and hands, the rest white starched wimple and bib glaring against layers of blackest black, with a massive rope of wooden rosary beads dangling from an iron ring that joined the ends of a wide leather belt around Sister Agatha's stout middle.	И правда, необычайное зрелище, живого - только три красных пятна: лицо и руки сестры Агаты, а остальное - ослепительно белый крахмальный чепец и нагрудник, и черным-черны складки необъятного одеяния, да с железной пряжки -кольца, скрепляющего на плотной талии широкий кожаный пояс, свисают тяжелые деревянные четки.
Sister Agatha's skin was permanently red, from too much cleanliness and the pressure of the knifelike edges of the wimple framing the front center of her head into something too disembodied to be called a face; little hairs sprouted in tufts all over her chin, which the wimple ruthlessly squashed double.	Кожа сестры Агаты навек побагровела от чрезмерного пристрастия к чистоте и от острых, как бритва, краев чепца, стискивающих голову спереди, и то, что даже трудно назвать лицом, словно существовало само по себе, никак не связанное с телом: на двойном подбородке, немилосердно сжатом тисками того же головного убора, там и сям пучками торчали волосы.
Her lips were quite invisible, compressed into a single line of concentration on the hard business of being the Bride of Christ in a colonial backwater with topsy-turvy seasons when she had taken her vows in the sweet softness of a Killarney abbey over fifty years before.	А губ вовсе не видно, озабоченно сжаты в жесткую черту - нелегкая задача быть невестой христовой в такой вот глуши, в далекой колонии, где времена года - и те шиворот навыворот, если дала монашеский обет полвека назад в тихом аббатстве в милом Килларни, на юге милой Ирландии.
Two small crimson marks were etched into the sides of her nose from the remorseless grip of her round, steel-framed spectacles, and behind them her eyes peered out suspiciously, pale-blue and bitter.	Стальная оправа круглых очков безжалостно выдавила на переносье сестры Агаты две ярко-красные отметины, из-за стекол подозрительно высматривали блекло-голубые злые глазки.
"Well, Robert Cleary, why are you late?" Sister Agatha barked in her dry, once Irish voice.	- Ну, Роберт Клири, почему вы опоздали? -отрывисто рявкнула сестра Агата, в голосе ее не осталось и следа былой ирландской мягкости.