Пока без названия

Роберт прислал ему первое письмо. В нем он рассказывал, что совсем не могу найти себе места в новом доме, хотя его родные к нему очень добры, и как он обозначил,

«одаривают его любовью за все то время, что он был недоступен им ранее». Анри радовал его оптимистичный тон, хотя он прекрасно помнил, как его друг умеет скрывать свои настоящие переживания. «Во Флориде очень красиво, здесь замечательные закаты, тепло, широкие пляжи и порой особенно приятный океан. Бабушка с дедом купили мне доску для серфинга. На ней написано «Спасибо, Фрэнк», это так коснулось меня, Анри, где-то изнутри, что я проплакал всю ночь, но я им правда очень признателен», – писал Роберт.

День Анри проводил в школе, после уходил в свою комнату, где писал, читал, занимался уроками, позже спускаясь на ужин и немного общаясь с родителями. В его скрытности по-прежнему не было враждебности, и это ободряло их обоих. Вечера Анри проводил обычно у себя же в мансарде, наслаждаясь одиночеством, которое никто не смел прервать. Родители дали ему возможность полностью распоряжаться свободным временем, во многом опасаясь того, что после отъезда Роберта Анри даже под малейшим давлением может замкнуться еще больше.

С тех пор, как он отправил второе письмо Роберту, прошло уже два месяца. Ответ не приходил. Анри знал, что обычно оно добирается за две-три недели, и то, что Роберт не стал бы специально терзать Анри молчанием, зная, как тот ждет ответа. Но писем все не было. Предательское переживание грозило вылиться в хроническое, и Анри всеми силами пытался его остановить, вовлекая свой пытливый ум в различные мыслительные дебри и эксперименты.

Он бесконечно думал и размышлял обо всем, с открытыми и закрытыми глазами, сражаясь с тысячами голосов внутри. Выделял среди них мягкие и угрожающие, сильные и шепчущие. Выделял истинные и привнесенные страхом. Раскинув руки, лежа на кровати он смотрел на потолок, мысленно сдвигая точку фокуса до тех пор, пока тот не начинал вращаться и кружиться над ним, смешивая все карты, и это останавливало взмывающую время от времени волну грусти и сожаления от расставания с другом и его необъяснимого молчания. Лихорадочно рефлексируя, отлавливая и сравнивая потоки мыслей, Анри пытался определить их природу. Все это уходило в его бесчисленные тетради, наполненные его идеальным почерком: петли, тяготевшие к каллиграфическим, складывалась в многочасовые размышления обо всем, что происходило вокруг и внутри него. И все это тщательно пряталось. С виду он

как и всегда старался казаться просто молчаливым, и однажды, давным-давно, дав понять родителям, что не намерен обсуждать темы, затрагивающие неприкосновенные глубины его внутреннего устройства, он закрыл эту тему на многие годы. Со стороны для всех остальных это выглядело просто особенностью характера. Анри не был замкнутым в традиционном понимании. Он был в высшей степени интуитивен, и осознанно строил отношения с людьми вокруг по принципу максимально комфортного сосуществования без возможности затронуть его там, где было запрещено его внутренними ощущениями. Анри незаметно для всех проецировал свое беспокойство в новый поток. Так с виду относительно спокойно, день за днем, неделя за неделей, протекала жизнь этой семьи, и двое из них не подозревали, насколько масштабно неспокойные вещи совершаются в голове у третьего.

В тот особенный вечер внизу зазвонил телефон. И хотя телефон в их доме звонил довольно часто, в этот раз Анри по неясной для самого себя причине заставил себя прислушаться. Он слышал, что Эдвин неторопливо, бормоча что-то по пути, направился по зову. После отец только что-то покашливал, перемежая разговор невнятными: «Да, ясно, мм, да, нет, конечно..», а после, положив трубку, мальчик услышал свое имя, громко выкрикнутое отцом, и еще раз.

– 

Анри! – в его голосе звенело нетерпение и странные, давно не проявлявшиеся нотки. Осознав, что разговора не избежать, Анри захлопнул тетрадь, сунул ее в выдвижной ящик стола, после спрыгнул с кровати, на которой последние пару часов сидел, обложившись бумагой и книгами, и размышляя про себя о чем же будет разговор, направился к лестнице.

Отец сидел внизу в кресле и смотрел в пол. Он не поднял на Анри глаза, хотя слышал его тихие шаги.

– Папа?

– 

Да! – словно очнувшись, Эдвин пытливо смотрел на него. – Мне только что звонили..Эээ..Сынок, давай немного поговорим. Впрочем, мы все здесь знаем, что я и мама для тебя не самая популярная аудитория, да и есть ли она..Речь не об этом.

– Да? – Анри начала догадываться, о чем пойдет разговор.

– Сейчас звонил некто мистер Майерс. Я впервые слышал о нем.

– Да, я не говорил тебе, – откликнулся Анри, размышляя о том, как много сказал мистер Майерс отцу.