Пока дышу

Август нахмурился. За «чёрного» он не раз проламывал глупые головы, но что ему было делать сейчас? Девчушка просто никогда не видела чернокожего человека. И он ответил так, как когда-то говорила бабуля, о которой у него остались в воспоминаниях только голос да почему-то запах жареной рыбы:

— Таким меня создал Бог, — он поймал удивлённый взгляд однорукого и добавил, довольный произведённым эффектом, уже от себя: — Джо — красный, я — чёрный, ты — белая. Мы все разные.

Девочка улыбнулась и помотала головой:

— Не сильно разные. Кровь у тебя такая, как у всех, я видела. Можно, я заберу тарелку?

Август убрал со стола руки, малышка забрала пустую тарелку и отошла, удовлетворив своё любопытство. Денни, сидящий во главе стола, едва заметно кивнул ему. Август вспыхнул: не очень-то нужно ему было одобрение этого калеки, ну разве что для пользы дела…

— Пошли-ка, герой, я тебя перевяжу, — поднялась из-за стола Натали.

Угрюмый парень — Трой — напрягся так, что желваки стали заметны даже под щетиной.

В её голосе слышалась насмешка, но не злая. Так, подковырка. Однако Августа это задело. Хотелось ответить чем-нибудь злым и обидным, но вместо этого он просто встал и молча поплёлся следом за девушкой.

— Удивительно! — сказала она, обработав небольшие раны на руках. — Ты живучий экземпляр! Давай посмотрим, как обстоят дела с дырой побольше.

Август стиснул зубы. Неловкость перед девчонкой он испытал впервые в жизни. Если бы не утренний случай, наверное, всё было бы проще.

Он сидел на столе в комнате, полной бесчисленных книг, залитой ярким светом из большого окна, и смотрел на макушку склонившейся над его бедром девушки. Боли не чувствовал, зато очень хорошо чувствовал то, чего она просто не могла не заметить — растущее желание, такое острое, что удары собственного сердца отдавались у него в ушах, словно раскаты грома. Ничего особенного в ней не было. Худая, грудь маленькая, ну — длинноногая, ну — смазливая… Растерянный, он прикрыл пах руками и замер.

— Ты молодец, — подняла она голову, сгребая в кучку грязные бинты. На щеках, покрытых нежным пушком, алел румянец.

— Спасибо, Натали.

Август едва смог протолкнуть звуки через перехваченное горло. Ему хотелось сделать одновременно несколько вещей: дотронуться до золотившегося на свету пушка на щеке, исчезнуть, провалиться сквозь чисто вымытые доски пола, грубо завалить её прямо на стол и овладеть тут же, среди никому не нужных книг, но ничего этого он не сделал, натолкнувшись на внимательный взгляд её карих, необычайно глубоких глаз.

— Не за что, — девушка пожала плечами. Под футболкой мягко качнулись мячики грудей. — Постарайся много не ходить пока, ладно?

Август подтянул джинсы и молча кивнул, а потом просто смотрел ей вслед, пытаясь успокоить громко стучащее сердце. Что-то произошло прямо сейчас, что-то важное, и он пытался понять — что именно. В том, что эта девчонка, такая хрупкая с виду, будет принадлежать ему и только ему одному, он не сомневался. Уж слишком много силы — не бурлящей, как у него самого, ярости, а спокойной, но несокрушимой, словно океанский прилив, который он видел когда-то в кино — таилось в её душе. Август ухмыльнулся: пусть другие разбирают сисястых и губастых. Натали может дать ему куда больше: подчинить себе мощь океана, сделать её послушной и ласковой — это ли не удовольствие.

***

Август вертелся в кровати, пристраиваясь так и эдак, но удобного положения так и не находил. Чистое бельё пахло какой-то травой, подушка казалась слишком мягкой, а одеяло — слишком тяжёлым. Ветряк наматывал на лопасти мелкий дождь и раздражал мерностью своего шума.

«Чёртовы койоты! Чёртова осень! Чёртова жизнь!» — он сел рывком, нисколько не заботясь о том, что заскрипевшая кровать потревожит чей-то сон. Рана на ноге тут же заныла, напоминая о том, что нужно запастись терпением. Он сжал зубы, чтобы не застонать, но только потому, что не привык выказывать слабость — слабых в его мире не жалели. Вон, эти развели богадельню с сопливой малышнёй, книжкам их учат зачем-то. Стрелять бы лучше научили, целее будут… Август вспомнил, что говорила девчонка — ты, мол, такой же… Ага, как же. Её, наверное, стоило бы пожалеть, но жалость была ему не знакома. Плевать ему было на всех.

Ночи тянулись бесконечно. В них не было никакого успокоения — только ледяная усмешка звёзд да холод пустоты, которую он никак не мог заполнить.

В темноте заворочался Ёршик, недовольно и неразборчиво ворча.