Пока я спала

Собрав силы, снова приоткрываю глаза. Слегка‑слегка, на миллиметр. Светло. Ночью? Я окончательно перестаю что‑либо понимать. Странное чувство безысходности топит все рациональные рассуждения в очередном потоке слез. Я всегда была человеком повышенной эмоциональности (а не истеричкой, как утверждала сестра), но тут даже прожженный жизнью сухарь бы зарыдал. Я ничегошеньки не понимаю, и это чертовски пугает.

— С вами все в порядке? — раздается над головой.

Я набираюсь сил ровно на то, чтобы выдохнуть:

— Нет, — и снова ощутить влагу на щеках.

А по раздробленному сознанию бьет еще одна немаловажная деталь: я ответила по‑русски. Потому что спросили меня тоже на родном языке.

— Вам помочь встать? — скорее чувствую, чем вижу, как надо мной кто‑то склоняется.

Лба касаются холодные пальцы, скользят в волосы, сдвигают шапку. Я в шапке! Господи, что происходит?!

— Ничего себе! — присвистывает добрая женщина. — Я вызову скорую.

И мне совершенно не нравятся ее слова. Этот тон, завуалированно спокойный, таким разговаривают со смертельно больными, обнадеживая.

— У меня мозги на тротуар вытекли? — спрашиваю самое красочное, что пришло мне в голову.

— Нет, просто… ушиб, царапина.

Я точно умираю!!! Помоги мне, Господи!

Осмеливаюсь поднять руку и поднести к лицу, сквозь щелочки глаз вижу, что в варежках. Вот почему казалось, что пальцев не чувствуется. Тяну варежку второй рукой, продрогшими пальцами дотрагиваюсь до лба. Кончики пальцев касаются чего‑то липкого, и я уже знаю, что увижу на них кровь. Не хорошо. Плохо. Я очень, очень плохо переношу вид крови.

Чувствую, как перехватывает дыхание, грозя вылиться в самую настоящую паническую атаку. Зима, Россия, я на земле вся в крови. Попахивает чем‑то очень скверным. Политический заговор! Контрабанда наркотиков! Похищение пришельцами! И это самые приемлемые варианты. Мне страшно, очень. И слезы все льются и льются, чуть ли не превращая лицо в маску изо льда.

— Потерпи, девочка, — гладит меня по руке милая женщина, — скорую вызвала, скоро будет.

Странно, ничего не слышала, словно в информационном вакууме нахожусь, все звуки извне, кроме каких‑то отрывочных, что обращены прямо ко мне, заглушил стук пульса в ушах. И паническая атака.

— Нужно кому‑нибудь позвонить?

— Да! — почти вскрикиваю. Конечно, нужно позвонить. — Сестре, — прошу я. — Только телефон…

Ощупываю руками карманы, но сквозь огромный пуховик (вот и одеяло, которым меня прибило к земле) чувствую только ключи.

— Может в коляске? — спрашивает сердобольная женщина.

В какой еще коляске? Я что и правда инвалид??? Греция закончилась не страстным прощанием в постели грека, а сломанными ногами и травмированной башкой?! Жизнь кончена. Просто… кончена.

— Ой, малыш проснулся, — щебечет тетка.

Какой еще малыш???

Словно в ответ на мой вопрос, все тело скручивает от жалобного детского плача. Какая же безумная головная боль, боже, только чьих‑то детей здесь не хватает, чтобы добить меня.

— Ну‑ка, — начинает сюсюкать моя спасительница. — Посмотри, какая погремушка, — воздух разрезает убийственный шорох адского приспособления для младенцев.

Словно гречку в воспалённый мозг засыпают.

— Хочешь к маме? Да? А ко мне на ручки пойдешь? Мама пока не может подойти, у мамы бо‑бо, — опытными методами успокаивает неугомонного ребенка женщина.

Так, стоп.

Чья мама бо‑бо?

— Мама упала и бах! Но все будет хорошо, с мамой все хорошо.

Эм…

— Это не мой ребенок! — вмиг прорезавшимся голосом утверждаю я.

— Но как же?..

И хотя это тяжело, глаза неумолимо режет светом, перевожу взгляд левее, чтоб увидеть, что там за ребенок и с чего женщина взяла, что он мой. Маленький, щекастый, в огромном синтепоновом комбинезоне. Никаких признаков общей генетики. Это чей‑то левый пацан, я к нему не имею ни малейшего отношения! Может, я и не понимаю, как оказалась здесь среди снегов России, когда только что провожала лето в Греции, но одно могу утверждать смело: этот младенец не мог вылезти из меня.

Не‑а. Никак.

— Но я видела, как вы гуляете с коляской, — голосом работницы интерната для умственно отсталых, оповещает меня спасительница.

— Нет, — твердо говорю я, убежденная, что это бред.

Похищение инопланетянами звучит правдоподобнее, чем я, нарезающая круги с коляской.

— А, вы — няня, — наконец, выдвигается новая версия.

Мозг уже начинает плавиться от этой бессмыслицы. Он и так не чувствовал себя достаточно уверенно для диалога, а теперь просто приказывает срочно устроить перезагрузку всех систем, отрубить все мониторы и, возможно, слегка отформатировать диск. Чувствую, как глаза закрываются под тяжестью безумных событий и давящей боли и успеваю только решительно прошептать очередное «Нет».

* * *

Мне плохо. Сильно тошнит. Опять попалось ведро с гвоздями, а не хорошо амортизированный туристический автобус. Такими темпами скоро придется возить с собой специальные пакетики.

Я морщусь и крепче сжимаю веки, не понимая, почему все тело болит, как после Нью‑Йоркского марафона. Я же отдыхала. А, нет, я упала. Точно.

А ещё мне снился странный глупый сон…