Пока я спала

— Забирайся в постель, — томно шепчу моему новому приключению. Голова в такой приятной неге, не хочется просыпаться до конца.

— Ты точно ударилась головой, — усмехается.

Горячая ладонь соскальзывает с моей руки, лицо отстраняется от моих проворных пальцев. Какой бука.

— Марсель с моей мамой, можешь не беспокоиться, через пару дней вернем тебе в сохранности, — сухо констатирует мой любовник.

Доносится жалобный скрип, как от прохудившейся спинки старого стула, затем тяжелый выдох. Звуки напоминают Италию. «И запахи» — неожиданно понимаю я. Сырость и соль.

— Марсель?

Завела себе еще и француза? Или собачонку? С этими именами никогда не поймешь!

— Да, с сыном все в порядке, слава богу. Что с тобой произошло?

Со мной? Все прекрасно, я до конца не проснулась, и если он поторопится, то может получить мое «доброе утро» в самом лучшем исполнении. Обожаю такие моменты между сном и явью, все такое приглушенно‑томительное. Но какая‑то трезвая мысль все же проскальзывает сквозь мое матовое восприятие действительности.

— У тебя есть сын? — вопрос слетает с губ прежде, чем мозг даже конвертирует звуки в мысли.

Почему‑то новость меня огорошивает. Бородатый фермер, еще и папаша. Сколько же я выпила и на какой паром села?

— У нас.

— Пфф, шутник, — пытаюсь повернуться на бок, чтобы уютнее устроиться под теплым одеялом, а юморист пускай сыреет снаружи, раз такой несговорчивый, но что‑то мешает. Тело какое‑то нездорово отяжелевшее. А правая рука и вовсе к чему‑то присобачена.

Э‑э, нет‑нет‑нет, я в такие игры не играю, Айова. Так и знала, что рано или поздно нарвусь на извращенца. Дергаю рукой, прикладывая все силы, что наскребаю в опустошенном теле. Выходит жалкая и болезненная попытка.

— Тише, не дергайся, — успокаивающий тембр приближается к лицу.

— Отпусти меня к чертям собачьим! — говорю твердо и зло. — И вруби уже гребаный свет! — продолжаю выкручиваться из странного плена.

— У тебя просто повязка на глазах. Да хватит дергаться! — чуть повышает голос, оставаясь все в тех же низких рычащих нотках, опускает ладонь мне на плечо, придавливая к постели. — Катетер вырвешь.

Он чертов маньяк! Безумный поклонник! Вливает в меня какую‑то гадость, от которой как в нирване плывешь, не способный концентрироваться на реальности. Так и знала, что нельзя направо и налево раскидываться карточкой фотожурналиста. Теперь меня постигнет участь того чувака из фильма «Мизери», хорошо, если до сломанных ног не дойдет.

— Да что на тебя нашло? — звучит удивленное.

— Ты развяжи меня, и я тебе покажу, что нашло, — цежу сквозь зубы, даже щелкаю челюстью, пытаясь укусить похитителя за предплечье.

С маньяками так нельзя, я помню, но сюсюкать с извращенцем — это точно не ко мне. Отпустит, как миленький. Особенно, когда я его американскую задницу на флаги рвать начну.

— Видимо травма головы серьезнее, чем мне сказали, — очередной тяжкий выдох, щекочущий мне щеку. — Ты в больнице.

— Что?

— Ты ударилась, упала, потеряла сознание. Мне позвонили — я приехал. В руке катетер, ее зафиксировали, чтобы ты не дернула, пока спишь. На глазах повязка, — сухо перечисляет, отодвигаясь.

Упала…

Точно. Дурацкий камешек. Крепость. Нет. Снег. Больница.

Голова проясняется, и возвращается сильная боль. Помню, как везли, опрашивали, что‑то подписывала сослепу. Гудение какой‑то трубы. Никос. Нет, Никоса здесь нет, это не Греция.

— Где я?

— В больнице.

— Нет, страна.

— Россия. Я позову врача, — снова скрип.

— Стоять! — выходит почти твердо. — Повязку сними. Пожалуйста, — смягчаюсь.

Кто бы не был этот чувак — он пока единственный источник ответов и помощник.

— Наверное, лучше врач.

— Наверное, лучше я сама! — хватаюсь за края бинта свободной рукой и пытаюсь нащупать край. Завязали на славу. На бантик. Россия… — Я же не ослепла? — вдруг прорезается «гениальная» мысль.

То‑о‑олько не паниковать!

— Подожди, — грубые пальцы снова касаются моей руки, отодвигая.

Он долго возится, настолько, что я успеваю привыкнуть к теплу его рук у лица и запаху, что от него исходит. Теплого дерева. Странный аромат. Бинт спадает с глаз, искусственный свет бьет по зрачкам, заставляя зажмуриться. Но я вижу, слава богам.

— На брови швы, — вновь заговаривает мужчина. — Наверное, перевязали, как смогли.

— Коновалы, — откидываюсь на подушку, выставляю ладонь козырьком, защищаясь от слишком интенсивного света.

Глаза понемногу привыкают, открываются шире, перестают слезиться.

Я с интересом прохожусь взглядом по палате, в которой лежу. Наполовину выкрашенные в зеленый стены, коричневая плитка на полу, одеяло в цветочек на мне. Из сказки — в родные реалии. Да еще и с дырявой башкой. Круто.

Медленно перевожу взгляд на самый интересный объект в этой комнате. Колючий баритон. Даже с пеленой на глазах вижу, что мужчина и близко не похож на того, с кем я могла бы приятно провести время. Слишком тяжелый взгляд, слишком бородатый, слишком… обычный. Кто же ты?

— Ты еще что за хрен?! — выходит грубовато, но жизненно.