Пока смерть не разлучит нас

Одного взгляда в лицо моего обидчика, моего мучителя было достаточно, чтобы напугать меня так, как я не пугалась уже много лет. Внезапно я снова превратилась в испуганную пятнадцатилетнюю девочку.

И когда я немного пришла в себя от увиденного, то поняла, что план должен измениться. Он недостаточно заплатил за то, что сделал, и я должна была это исправить.

Когда я увидела его снаружи хижины вечером того же дня и поняла, что он шёл за нами, этот шаг подтвердил, что он узнал меня. Убей или будь убитым. Это был самый большой промах в моём плане. Как бы я ни старалась держаться на расстоянии, он все равно меня узнал. Хоть я и сменила имя и выбелила волосы, что-то в нём узнало что-то во мне.

Мне стало интересно, жил ли он в лесу все эти годы, потому что боялся выходить из-за того, что я рассказала полиции всю правду о нём. Разумеется, он должен был понять, что полиция его разыскивала. Я испытывала болезненное удовольствие от мысли, что он провел два десятка лет в лесу, в холоде и в одиночестве, питаясь объедками и моясь в реке. Я не могла узнать наверняка, что с ним произошло, и теперь никогда не узнаю. Во всяком случае, мне нравилось полагать, что так оно и было — что его жизнь превратилась в сплошное страдание. Такой была и моя жизнь, пока я не сбежала. Такой была и мамина жизнь, пока она не умерла.

Он стоял у хижины в тот вечер, когда я услышала шорох и дыхание. Я была почти что уверена, но когда увидела книгу с той ночи, которую он сунул в карман, то знала наверняка.

То послание было для Райана. Дженни мертва. Теперь — ты.

Он предупреждал его, не осознавая, что Райан понятия не имеет, кто такая Дженни, и я не собиралась ему говорить.

И всё же как раз этого предупреждения мне не хватало. Теперь я знала, что он придёт за мной. За нами. И я должна была биться до конца.

Меня всё устраивало. После той ночи, много лет назад, я пообещала себе, что больше не буду бояться, и я сдержала слово.

Больше я не отдавалась страху, не совсем, не полностью.

На следующее утро план сформировался до конца. Я взяла камень, написала на нём слово и разбила наше лобовое стекло. Я собиралась притвориться, что в это время стояла на кухне и готовила кофе, но Райан так крепко спал, что мне пришлось разбудить его, как только я вернулась в постель.

Он был напуган, но не настолько, чтобы обратиться в полицию. Пришлось посодействовать. Мне редко надо было убеждать в чём-то Райана. Я заставила его поверить, что была слаба, что обо мне нужно заботиться, так что, думаю, моя просьба была убедительной. Весомой, как говорится.

Но потом настал день, когда мой отец проколол нам шины, день, когда он вошёл в хижину. Он пришёл за мной, но мой план ещё не был завершен. Если я убила бы его тогда или позволила ему убить меня, отпуск закончился бы, а я так и не отплатила Райану. Мой муж не получил того наказания, которого заслуживал.

Мне было забавно наблюдать, как они дрались — как Райан отпугнул моего отца. Я ещё никогда такого не видела — того беспокойства в глазах отца, то, как он сдаётся. Я тысячу раз видела, как он стоял надо мной, пинал или душил, если ему что-то во мне не нравилось, и на этом лице отражалась тысяча эмоций — гнев, злость, ярость. Но не страх. И это было восхитительно.

Я по сей день не представляю, как он тогда проник в дом. Прокрался в дверь, как и полагал Райан? Нашёл другой вход? Я не знаю. И уже не узнаю. Это станет ещё одной неразгаданной тайной.

Но проколотые шины дали понять, что он со мной не закончил.

Тем же лучше.

Если честно, он сыграл мне на руку, пока я изо всех сил пыталась придумать, как вписать конец в придуманный план. Мне нужно было убить Райана до того, как мы уедем из хижины, иначе план провалился бы. Отец помог мне, сам того не осознавая.

Я спрятала телефоны в сумку, чтобы убедиться, что Райан не позвонит в полицию. Он точно попытался бы, и я не могла так рисковать. Пока что им нельзя было вмешиваться. Полиция здесь совершенно ни при чём. Это дело касалось только меня, моего мужа и моего отца — двух мужчин, которые причинили мне самую ужасную боль.

Телефонные звонки были просто гениальным ходом с папиной стороны, хотя я и удивилась тому факту, что у него вообще был телефон. Я понятия не имела, как он его зарядил. Но я узнала этот голос, то угрожающее дыхание. Когда я была маленькой, одного этого звука за дверью спальни хватало, чтобы вызвать приступ паники. Но теперь это меня не беспокоило. И никогда не будет.

У него больше нет надо мной власти.

И как только они оба заплатят за свои грехи, я сделаю всё, чтобы меня больше никто не смог контролировать.

Поэтому, когда он вошёл в дом во второй раз, я поняла, что пора. Я ударила его по лицу молотком так, как тогда он ударил по ней ножом. Я наблюдала, как в его глазах угасает свет, разглядывала плохо зажившие раны на его шее. Те, что нанесла я. Они были прелюдией к тому, что произойдёт потом. Прелюдией следующих повреждений — смертельных, от которых он уже никогда не оправится.