Покаянные сны Михаила Афанасьевича

20

На следующий день, наскоро позавтракав, я отправился на площадь Денфер-Рошеро, оттуда автобусом до Сен-Женевьев-де-Буа, а там до русского кладбища рукой подать. И вот стою перед почтенного возраста матроной. Седые букли, на носу очки – что про нее сказать? Преклонный возраст всех уравнивает, все на одно лицо.

Она сидит в кресле за столом, а я молчу и даже не знаю, как представиться. Впрочем, в рекомендательном письме мадам Ирэн должна была что-то написать. Но вот закончила читать, сняла очки и смотрит на меня. Смотрит, как околоточный на бездомного бродягу.

– Так вы недавно из России?

– Да, мадам.

– Что это вам дома не сиделось?

О господи! И эта все о том. Мадам, вам больше делать нечего?.. Однако не отвечать же вопросом на вопрос. Вот и молчу, раздумываю, как и что…

– Так что же, старые грехи заставили покинуть родину?

Надо же, видит словно бы насквозь. А что мне говорить? Ведь скажешь правду – не поверит. Соврешь – тоже не слишком хорошо…

– Уи… То есть ну да. В общем, что-то вроде этого.

– Вы православный?

– Не крещен.

– Оно и видно.

И что они все взъелись на меня? Та все выспрашивала про Петлюру, а этой не дает покоя мое отношение к попам. Если б признался, что крестили, нашла бы повод еще в чем-то упрекнуть.

– Ирэн тут пишет про какого-то Гастона. Так кто вам нужен, он или его жена?

– Видите ли, мадам… – чувствую, ей бесполезно врать. – Честно говоря, Гастон тут ни с какого боку.

– То есть как?

– Да просто вывернулась из памяти фамилия. По правде говоря, ищу я княгиню Киру Алексеевну Козловскую, дочь камергера и действительного статского советника.

– Зачем же вам она?

Мадам удивлена. Да все понятно. Одно дело – поиски жены какого-то Гастона, а тут, пожалуйте, не купеческая дочка, не курсистка, а самая что ни на есть натуральная княгиня, аристократия, голубая кровь.

– Мадам, если позволите, то о причинах я предпочел бы умолчать. Здесь, как бы это сказать… сугубо личные мотивы.

– Так, может, вы намерены ее убить?

– Да как вы можете! – Я и взаправду возмущен. Откуда только у нее такие мысли? Что, каждый приезжий из России – террорист, беглый олигарх или безнадежный наркоман?

– Ладно, не сердитесь. Вы должны меня понять. Я тут по мере сил забочусь об умерших, однако надо же иногда подумать о судьбе живых.

– Я понимаю.

Только куда уж мне понять? Ну неужели нельзя устроить так, чтоб обошлось без допросов и дознаний?..

Мадам попечительница между тем просматривает списки, время от времени кидая на меня оценивающий взгляд. То ли прикидывает, сколько с меня взять, то ли сомневается, можно ли доверить информацию безродному бродяге. Ну как ей доказать, что только мне и нужно верить?

Вот, кажется, нашла. Но смотрит на меня зло, совсем как прокурор.

– И кто вас научил так нагло врать?

– Вы это о чем, мадам?

– Да все о том же…

– Разъясните…

– Да что уж тут разъяснять! Ваша княгиня двадцать лет как померла, причем в весьма и весьма преклонном возрасте. – Мадам едва сдерживает возмущение. – Так как прикажете вас понимать? Вы что же, с младенчества были влюблены в старуху?

Вот незадача! Этого я как-то не учел. Просто-напросто об этом не подумал. Однако расскажи я правду, уж это точно, было бы гораздо хуже. Выходит, прав был князь…

– Мадам, даже не знаю, как сказать… Но вы же все равно ни слову не поверите.

– Так, новая история. Сначала был Гастон, потом эта княгиня… Месье, а вам не кажется, что вы совсем заврались? Надо бы и меру знать!

– Самое странное, мадам, что на сей раз я готов рассказать вам чистую правду. Ну вот ей-богу! Говорю как на духу.

– Вы же не верующий…

– Но выслушайте хотя бы! Все было так…

Пришлось ей вкратце рассказать и про знакомство с Кирой, и про расставание, и про мою болезнь… Когда описывал страдания морфиниста, только тут почувствовал в ее взгляде некое подобие сочувствия. Казалось бы, еще чуть-чуть, и старая дама повиснет на моих плечах и будет лить слезы, оплакивая несчастную любовь военврача… Но дальше предстояло признаться в том, что до сих пор сам не могу осмыслить. Ну просто не укладывается в голове… То есть как, сев в Киеве на поезд в четверг, вечером осьмнадцатого числа, оказываешься на перроне Брянского вокзала… в понедельник, и что совсем невероятно – как выясняется, через семь десятков лет!

– Бред!

– Мадам! Я же вас предупреждал…

– Могли бы придумать что-нибудь правдоподобнее. О-ля-ля! – Мадам с возмущением смотрит на меня. – Нет, это просто невозможно! Вы за кого меня принимаете, месье? За выжившую из ума старуху?

Ну что сказать? Вляпался по самое оно… Но главное, ведь я и сам бы не поверил. Сижу и жду. Сейчас зачитает приговор. Потом полиция, суд, лагерь для перемещенных лиц и высылка в кандалах на родину…

– Я не хочу! – вдруг заорал.

– Месье! Месье… вы не здоровы?

Вот не хватало еще милую старушку напугать. С ней тут случится удар, а с кого ж за это спросят? Конечно же с меня!

– Простите, мадам! В общем, если не верите, забудьте. – И так печально, задумчиво, даже трагически поглядел в ее глаза.

Несколько минут молчали. Само собой, мне это показалось вечностью…