Похищение Европы

Так и есть. Это он, тот самый чужак с ребёнком, которого она встретила во время той злосчастной прогулки. Этот тот самый мальчик, которого они все вместе купали в дедовой ванной. А теперь этот черный человек снова стоит перед ней и смотрит с тем же выражением не свойственной славянам смиренной ненависти.

— Это вы? — вырвалось у Лены.

— Нет! — был ответ.

— Что вы тут делаете?

— Мой сын устал. Его надо переодеть.

— Но у меня нет ничего детского. Всё, что могла, я отдала уже вам. Помните?

— Нет!

Он уставился на сумку.

— В сумке сценический костюм, бельё, косметика. Вам это не подойдёт. Еды тоже нет.

— Мальчика надо переодеть, — твердил незнакомец и Лена решилась задать главный вопрос:

— Вы беженец?

— Я — Марабут. Так называет меня мой сын. Но на самом деле я Шурали из Нангархара.

— Мы встречались… Вы помните? Уходите! Я вас боюсь!

Она бросилась под козырёк. Он последовал за ней. Нет, от такой напасти не укрыться на автобусной остановке! Две стены, одна скамья, ночь, опасность, одиночество — и более ничего в этом мире. Одинокий человек с больным ребёнком на руках — олицетворение смертельной опасности. Как же так? Ах, как ей не хватало сейчас оплетённой лозой бутыли, мутного стакана и розового света лампады под иконой Святого Николы!

— Я, пожалуй, вернусь в дом Чавдаровых, — решительно заявила Лена, хватая сумку.

— На дороге конные патрули, — сказал Шурали. — Они ловят беженцев.

— Я — русская.

— Ну и что! Беженка, как и я.

— Я устала. Не хочу больше разговаривать, — Лена отвернулась от него, но смотреть на тёмную чащу было ещё страшнее. Внезапно невдалеке грянул выстрел. Ночь осветилась яркой вспышкой. Ребёнок проснулся и принялся тихо стенать.

— Ему нужна помощь, — мужчина осторожно опустил ребёнка на скамью под козырьком остановки.

Лена не уходила, выжидала — что же дальше? Мобильный телефон сжимала в ладони. На всякий случай на её аппарате имелась тревожная кнопка. В зарослях, совсем неподалёку, слышалась тяжёлая поступь — наверняка это конный патруль «Группы бдительности».

— О, Всевышний! Полагаюсь на волю Твою!

Мужчина, характерным для всех мусульман жестом, провёл ладонями по лицу и повернулся к ней.

— Отдай мне твоё платье, — просто сказал он. — И не кричи. Во имя Всевышнего или любого другого бога, в которого ты веришь… может быть веришь… Не кричи.

Лена посматривала на кусты. Там, в сумерках могла прятаться целая армия таких вот бродяг с больными детьми и ненужными проблемами. Ах, зачем она согласилась жить на хуторе? Уж лучше танцевать в этом ужасном платье под взглядами десятка чужих мужиков.

— Я не хочу ничего знать о ваших проблемах… у меня своей боли хватает и своего горя… я никого не люблю… надо просто как-то выжить… в моей стране тоже война… и мы тоже ни в чём, ни в чём не виноваты…

* * *

Причудливый язык славян! Сколько в нём слов, обозначающих абстрактные понятия! На каждую мысль — несколько словесных форм. Как в них разобраться? Проклятый инстинкт убийцы восстал в нем, вскипел бунтуя, подавляя разум. Шурали вспомнил об остром металлическом оружии, изготовленным для него преданным Алёшей. Он называл его по-русски заточкой. Заточка была так хорошо спрятана, что его ни разу не смогли обнаружить при обыске. Тонкий и длинный клинок он хранил под декоративной полоской, нашитой на рукав его куртки. Убогое изделие, пошитое ребенком в подвале одного из китайских городишек, пестрело множеством бессмысленных, на первый взгляд, деталей. За время их с Ияри странствий куртка превратилась в грязную, изодранную тряпку, годную только для захоронения в братской могиле. Ловко извлекать заточку — вот самое востребованное из искусств, когда ты лишен всего и вынужден скитаться. Это искусство Шурали постиг в совершенстве во время своего последнего путешествия и сейчас он продемонстрировал его полумертвой от ужаса, пустой, как тряпичная кукла, женщине.

Ударом ноги он выбил у неё из руки мобильный телефон. Пластмассовая коробка упала в траву. Теперь яркий её фонарь освещал лишь мелких, кусачих насекомых, живущих в пожелтевшей от зноя траве.

— Аллах Акбар! — прошептал Шурали.

Женщина смотрела на него помертвевшими от ужаса глазами. Она не издала ни звука, пока он резал её. Ещё живую, он отволок её за остановку, подобрал мобильник, обыскал сумку, переоделся.

— Ну что, Ияри Зерабаббель, теперь ленивые ублюдки из бдительной группы нам не страшны.

— Да, отец, — тихо отозвался мальчик.

— Я не отец тебе, а мать теперь.

— Да, отец!

* * *

— Видишь, Коробок, сбежала женщина. Меня испугалась. Страшный я! Ай-йя! — так говорил Иван Чавдаров, оглаживая седые бока своего мерина щеткой. — Или это София напугала её своим ружьём? Или это мой сын недостаточно ласков был с ней? Говорил я ему: с женщинами надо спать. Не то станешь старым, как я и — ай-йя — вот тебе результат: опять мне перемолвиться не с кем. Опять с тобою, скотом, разговариваю. А ты, Красотка, убери свою морду. Или опять покусать меня решила? А вот стану-ка и я таким же, как ты, вредным. Вот нарежу Коробку моркови, а тебе, вредная скотина, ни одной морковки не дам. Жри силос и радуйся! Ай-йя!