Похождения одного матроса

– Благодарю вас, Абрам Исакиевич. Я ничего не хочу…

– А какая у меня бутылка коньяку есть!.

И Абрамсон, желая выразить достоинство коньяка, причмокнул губами и сощурил глаза.

– Такого коньяку и не пивали, даром что глядите совсем джентльменом… Мне его один капитан подарил…

– Я не пью, Абрам Исакиевич.

– Помню, как вы тогда отказывались, когда вас штурман угощал. Но ведь теперь никто вас не нанимает… Это не гешефт… хе-хе-хе… а я желаю угостить земляка и хорошего человека, который негордый и, несмотря на свой костюм, пришел к Абрамсону… И вы меня очень даже сконфузите, господин Чайк, ежели откажетесь выпить хоть чашку чаю с коньяком… Завари, Ривочка, чаю и подай бутылку… Там еще осталось.

И, когда Ревекка ушла, старый еврей, после паузы, сказал:

– Да, господин Чайк… не везет мне в последнее время…

– А вы, Абрам Исакиевич, попробовали бы заняться каким-нибудь другим делом.

Абрамсон печально усмехнулся.

– А разве я не думал об этом, господин Чайк?. Вы думаете, когда я бегаю каждый день на пристань, у меня в голове не ходят разные мысли, точно, с позволения сказать, муравьи в куче!.. У еврея всегда какой-нибудь гешефт в голове! – прибавил не без горделивого чувства Абрамсон, указывая своим большим грязным пальцем на изрезанный морщинами лоб.

– И что же?

– Мыслей много, а главного не имеется, господин

Чайк… Все равно как бы полк есть, а полкового командира нет! – пояснил Абрамсон.

– Чего не имеется?

– И как же вы, Чайк, такой умный молодой человек, а не знаете? Или так только показываете вид, что не знаете, а?

– Право, не знаю.

– Оборотного капитала нет, вот чего… Будь у меня оборотный капитал…

Абрамсон на секунду остановился. Глаза его заблестели, и лицо просияло, точно у него уже был оборотный капитал.

– Будь, Чайк, у меня оборотный капитал, так я такую ваксу пустил бы в продажу, что скоро нажил бы денег и первым делом послал бы Ривку в деревню, куда-нибудь на вольный воздух… А то здесь тает Ривка, как льдинка на солнце, Чайк!.. И так болит мое сердце за нее, так болит, что и не сказать! А ведь она у меня одна дочь… И какое доброе сердце у нее, если б вы знали, Чайк, – с необыкновенною нежностью проговорил старый еврей.

Чайкин по опыту знал, какое доброе сердце у молодой еврейки, и помнил, как она отнеслась к нему, когда он совсем «зеленый», как говорят в Америке о прибывших в первый раз в страну, очутился в Сан-Франциско.

«Совсем бы мог пропасть без нее!» – подумал Чайкин и спросил:

– А много надо вам оборотного капитала, Абрам Исакиевич?

– Много, господин Чайк, ежели по-настоящему дело пустить, рекламу сделать хорошую…

– Это что же значит?

– А значит, объявления в газеты сделать и пустить по улицам двух-трех человек, одеть их с ног до головы в картон, на котором бросались бы всем в глаза крупные буквы объявления о ваксе… И знаете ли, Чайк, какое я сделал бы объявление? – снова оживляясь, проговорил

Абрамсон.

– Какое?

– Я уже давно его придумал, Чайк… Вот из этой головы! – горделиво прибавил Абрамсон и, выдержав паузу, сказал: «Вакса Абрамсона. Сама чистит!» Каково, Чайк?

Обратите внимание: «Сама чистит!» Ловко?

– Да как же она может сама чистить? – наивно спросил

Чайкин.

– Вот в этом-то и вся штука! – рассмеялся изобретатель ваксы, которая «сама чистит». – Уж если вы задали вопрос,

– а вы, Чайк, умный человек, я в этом убедился, когда вы не подписывали условия и не соглашались менее чем за пятнадцать долларов поступить на судно, – так найдется немало дураков, которые подумают, что взаправду вакса выскочит из банки и начнет чистить сапоги, и купят банку… На это и рассчитано объявление!

И Абрамсон засмеялся самодовольным смехом человека, выдумавшего не совсем обыкновенную штуку.

– Небось нарасхват будут покупать мою ваксу…

Только успевай мы приготовлять с Сарой… А Ривка тем временем поправлялась бы за городом… И недорого бы это стоило… Долларов за пятнадцать можно устроить где-нибудь на ферме. Она ест мало… Не объест!. А оборотного капитала нет! – снова повторил Абрамсон.

И, словно бы упавши с облаков, куда вознесло его пылкое воображение, опять печально опустил голову.

– Так сколько вам нужно оборотного капитала? –

спросил Чайкин.

– Полтораста долларов. С меньшим капиталом не стоит и начинать… А эти денежки не валяются на улице, Чайк! И

никто их не поверит, Чайк, такому нищему, как я… Каждый скажет: «Зачем ему давать деньги?.. Он зажилит эти деньги, а не сделает гешефта».

– Я вам дам полтораста долларов, Абрам Исакиевич! –

сказал Чайкин.

Абрамсон, казалось, не понимал, что говорит Чайкин.

Изумленный, с широко открытыми глазами, глядел он на своего гостя. И изможденное, худое лицо старого еврея подергивалось судорогами, и губы нервно вздрагивали.

Наконец он прерывисто проговорил взволнованным голосом:

– И что вы такое сказали, господин Чайк?.. Повторите…

прошу вас…

– Я сказал, что дам вам, Абрам Исакиевич, полтораста долларов…

– Вы! – воскликнул старый еврей, словно не доверяя словам Чайкина.

– То-то, я… Не сумлевайтесь… И, кроме того, вы возьмите еще пятнадцать долларов… Отправьте немедленно Ревекку Абрамовну на вольный воздух.