Он вновь уселся за свой любимый компьютер и вошел в Интернет. Наконец зевота клубочком закатилась Туманову в рот и принялась упражняться там, поднимаясь во весь рост: он то и дело размыкал челюсти и содрогался.
Потом не выдержал и, выключив компьютер, стал стелить себе на диване. Я к тому времени уже переключилась с газеты на любовный роман.
— Мы же помирились, — напомнила я, выглядывая из-за книжки.
Однако Туманов не растерялся и довольно ехидно заметил:
— Но ты же не моя жена, не так ли?
— Ты очень странный мужчина, — резюмировала я. — Любой другой на твоем месте…
Тут Туманов вспылил и решил напомнить мне о таком понятии, как нравственность.
— Впрочем, — добавил он, — судя по всему, для тебя это понятие является абстрактным. Некая книжная условность, — он ткнул пальцем в мою книжку, «Бархатные глаза страсти», на обложке которой была изображена охваченная любовным томлением парочка.
Он улегся на диван и накрылся с головой одеялом. Я погасила свет и уставилась в потолок. Где-то у соседей часы с боем отсчитали двенадцать ударов. Как только смолк последний, зазвонил телефон. Содрогаясь от недоброго предчувствия, я протянула руку и подняла трубку.
— Я по объявлению, — сказал кто-то проржавевшим голосом. — Я попал сюда из параллельного мира.
— И что? — растерянно спросила я.
— Что — что? Отощал страшно, пообносился. Денег-то нет. А вы обещали поддержку.
Через пять минут выяснилось, что никакая другая поддержка, кроме материальной, его не устроит.
— Подите к черту! — рассердилась я.
Звонок меня здорово расстроил. Как я не подумала обо всяких придурках?
Мое расставание с теорией о параллельных мирах закончилось на следующий день самым ужасным образом.
И с этого же дня события стали развиваться гораздо более динамично, чем прежде. Наутро Туманов сообщил, что его вызывают на работу.
— Хорошенький у тебя отпуск! — не преминула съязвить я.
Он буркнул что-то в том смысле, что когда просил отпуск у начальства, не рассчитывал на то, что придется Проводить его, обивая пороги всяких научных институтов. Едва дверь за ним захлопнулась, я позвонила Усатову. Он был страшно возбужден.
— Лерочка, вы произвели на меня сильное впечатление!
Еще бы! Я всегда отличалась отменным чувством юмора и вчера выглядела довольно неплохо.
— Вы мне тоже понравились, профессор, — осторожно ответила я, подумав: «Уж не собирается ли он со мной флиртовать?»
— Я имею в виду — ваша анкета!
Ну вот, взял и все испортил.
— Я рада, что вам есть над чем поломать голову.
— Лерочка, а вы не будете возражать, если я сегодня приеду к вам домой? Хочу обследовать квартиру, используя собственную методику поиска аномальных зон.
— Вы будете ползать по паркету с рамкой? Которая вертится? — уточнила я.
— Почему ползать? — оскорбился профессор. — Кроме того, с рамкой я не работаю. У меня другие методы.
Так как, вы согласны?
Разве я могла ему отказать?
— Хорошо, Николай Николаевич, после трех дня я постоянно буду дома.
Вообще-то я собиралась выйти из дому, но совсем ненадолго, за продуктами и обратно, а со временем просто подстраховалась. Но, как выяснилось, не зря.
Наскоро позавтракав, я выкатилась на лестничную площадку. Лифт натужно гудел где-то в глубине своего логова. Я не стала ждать его и помчалась вниз по лестнице, наводя перчаткой на перила утренний блеск. Между вторым и третьим этажами рабочий вставлял в разбитое окно подъезда новенькое стекло. Набрав приличную скорость, я едва в него не врезалась и поспешно извинилась.
— Ничего, — буркнул он и кончиком языка быстро облизал нижнюю губу — туда и обратно.
Движение это показалось мне смутно знакомым, но я тогда не придала этому никакого значения. Тем более что могла бы поклясться: рабочего этого я в жизни не видела.
Белое лицо, маленькая круглая борода, приплюснутый нос… Проскакав до первого этажа резвой козочкой, я выскочила из подъезда. Солнце вонзило мне в глаза холодные лучи, и я остановилась, зажмурившись. Потом приоткрыла щелочку между ресницами, давая глазам привыкнуть к ослепительности дня, и тут же наткнулась взглядом на американца. Я его едва узнала. На нем был полушубок явно не русского производства и смешная шапка. Кстати, именно по головному убору вернее всего опознаются иностранцы в России. Почему-то они любят надевать себе на голову самые нелепые вещи.
— Ви ест Валера, — сказал американец, усердно двигая губами, словно именно от артикуляции зависело, пойму я его или нет.
— Ай эм, — ответила я, мгновенно настораживаясь. — Это вы мне вчера звонили?
— Я, я. — Американец активно закивал головой, словно цирковая лошадь, наученная благодарить за лакомство, сунутое в рот.
— Зачем? — резко спросила я и на всякий случай добавила:
— Уай?
Американец перешел на родной язык и резво объяснил — уай. Однако я ни черта не поняла, поэтому пожала плечами и предложила:
— Говорите по-русски.
Он моргнул и, сцепив руки перед собой, как оперный певец, вышедший на авансцену исполнять арию, заговорил:
— Я ест видет вас там, — он махнул в сторону киоска. — Я ест.., как это сказат? Я ест обалдет.
— Неужто? — не поверила я. Значит, он не любовник моего двойника.