— Жаль это слышать. Она была хорошим клиентом; купила несколько моих книг для библиотеки. Теперь придется разузнать, кому я должен адресовать свои списки с предложениями.
— К сожалению, я не смогу вам в этом помочь.
— Да, разумеется, вы не сможете.
Голд удалился, бочком пробираясь по узкому проходу.
Когда книжник скрылся из виду, я прошел в заднюю часть магазина, к его кабинету. Там на столе лежало несколько томов, и я взял один. Это оказались «Чудеса науки» Морристера70
, и, открыв фолиант где-то посередине, я узнал, что сведущий человек может при желании — хоть это и смертный грех — вызвать демона или ангела, «и вера для этого без надобности, ибо тот, кто поступит по наущению, испустит дух — истинно он верует или нет, все едино». И что ангелы — это, вопреки привычным изображениям, не мужчины и женщины, у которых лопатки прорастают крыльями, а скорее некие крылатые существа с детскими ликами; их крылья оканчиваются кистями рук таким образом, что в сложенном виде ладони соединяются в молитве. Что Рай (по рассказам призванных ангелов) — это край холмов и террасных садов, моря там холодные, голубые, и вода в них пресная; что он имеет форму ангела — точнее, многих ангелов, ибо (как и Ад) Рай повторяется, всегда разный и всегда один и тот же, ведь каждый ангельский ПарадизАд же, в свою очередь, край болот, испепеленных равнин, сожженных городов, недужных борделей, непролазных лесов и звериных логовищ; и нет двух демонов, схожих очертаниями и видом, у одних конечности в избытке, у других наоборот, у третьих расположены не там, где надо, или вместо человечьей головы звериная, или у них нет лиц, или лица их подобны тем, кто давно умер, а то и тем, кого они ненавидят, отчего им противно собственное отражение в зеркале. При этом все демоны считают себя красивыми и — по крайней мере, по сравнению с кем-то другим — хорошими. А если убийца и жертва были злыми, после смерти они становятся единым демоном.
— Мистер Вир. Вы хотели поговорить со мной?
— Просто листал ваши книги. Вижу, у вас тут кое-что интересное.
— Это редкие издания. Я не осмеливаюсь выставить их в витрине — боюсь, что украдут. Я продаю такое в основном по почте и показываю специальным клиентам. Листайте, не стесняйтесь.
— Хотите сказать, что не продали бы мне одну из них, если бы я захотел купить?
— Многие из них уже проданы, мистер Вир. А остальные я долго разыскивал для особых клиентов.
Я отложил «Чудеса науки» и наугад взял другую книгу. Том был большой, но довольно тонкий, переплетенный в гладкую светлую кожу, выцветшую со временем. На обложке не было оттиска, и когда я открыл книгу, то увидел, что текст — по-видимому, на французском — начинался сразу, без титульного листа или даже форзаца.
— Вот же вас угораздило, мистер Вир.
— В смысле?
— Это Cultes des Goules графа д’Эрлетта.71
— Голд развел руками. — Или, может быть, мне следует сказать, что это книга, чаще всего называемая так, и предположительно написанная графом д’Эрлеттом. На самом деле этот человек был слишком осторожен, чтобы подписаться собственным именем, и он не дал книге названия. А переплет у нее из человеческой кожи.— Где вы ее взяли?
— У одного парижского книготорговца. Ее было легче найти, чем я думал — владельцы зачастую не готовы хранить свои экземпляры долго, — но оказалось трудно вывезти из Франции в США.
— Я имел в виду человеческую кожу. Где вы ее взяли?
— Я не переплетал книгу заново, мистер Вир. Насколько мне известно, это оригинальный переплет конца XVIII века.
— Сколько вы хотите за нее?
— Уже продано, мистер Вир. Библиотеке одного университета в Массачусетсе.72
За восемьсот пятьдесят долларов.— За дневник Кейт Бойн вы запросили всего лишь семьдесят пять — впрочем, да, с этим томом пришлось потрудиться.
— Не буду спорить. Дневник Бойн я нашел в коробке с книгами, которую получил от местного жителя, устроившего уборку на чердаке. А ради этого фолианта я перевернул весь мир вверх тормашками.
— Мистер Голд, дневник Бойн вы написали сами.
Я ожидал, что книжник будет это отрицать, но он не стал. Пока мы разговаривали, он сидел на краю стола и молчал, сложив на коленях маленькие умелые руки. Я чувствовал себя нелепо, как будто притворялся Хамфри Богартом или Чарли Чаном. Никогда ни над кем не имел власти, а теперь обрел ее над этим нелепым коротышкой — и она была нежеланной.