Покой нам только снится

Как много портил крови

Знакомым и друзьям.

Опять нам будет сладко,

И тихо, и тепло…

В углу горит лампадка,

На сердце отлегло…

Зачем она приходит

Со мною говорить?

Зачем в иглу проводит

Веселенькую нить?

Зачем она роняет

Веселые слова?

Зачем лицо склоняет

И прячет в кружева?

Как холодно и тесно,

Когда ее здесь нет!

Как долго неизвестно,

Блеснет ли в окнах свет…

Лицо мое белее,

Чем белая стена…

Опять, опять сробею,

Когда придет она…

Ведь нечего бояться

И нечего терять…

Но надо ли сказаться?

Но можно ли сказать?

И чтó ей молвить – нежной?

Что сердце расцвело?

Что ветер веет снежный?

Что в комнате светло?

7 декабря 1906

Пожар

Понеслись, блеснули в очи

Огневые языки,

Золотые брызги ночи,

Городские мотыльки.

Зданье дымом затянуло,

Толпы темные текут…

Но вдали несутся гулы,

Светы новые бегут…

Крики брошены горстями

Золотых монет.

Над вспененными конями

Факел стелет красный свет.

И, крутя живые спицы,

Мчатся вихрем колесницы,

Впереди – скакун с трубой

Над испуганной толпой.

Скок по камню тяжко звонок,

Голос хриплый меди тонок,

Расплеснулась, широка,

Гулкой улицы река.

На блистательные шлемы

Каплет снежная роса…

Дети ночи черной – где мы?..

Чьи взывают голоса?..

Нет, опять погаснут зданья,

Нет, опять он обманул, –

Отдаленного восстанья

Надвигающийся гул…

Декабрь 1906

«На серые камни ложилась дремота …»

На серые камни ложилась дремота,

Но прялкой вилась городская забота.

Где храмы подъяты и выступы круты, –

Я видел вас, женщины в темных одеждах,

С молитвой в глазах и с изменой в надеждах –

О, женщины помнят такие минуты!

Сходились, считая ступень за ступенью,

И вновь расходились, томимые тенью,

Сияя очами, сливаясь с тенями…

О, город! О, ветер! О, снежные бури!

О, бездна разорванной в клочья лазури!

Я здесь! Я невинен! Я с вами! Я с вами!

Декабрь 1906

«Ты смотришь в очи ясным зорям …»

Ты смотришь в очи ясным зорям,

А город ставит огоньки,

И в переулках пахнет морем,

Поют фабричные гудки.

И в суете непобедимой

Душа туманам предана…

Вот красный плащ, летящий мимо,

Вот женский голос, как струна.

И помыслы твои несмелы,

Как складки современных риз…

И женщины ресницы-стрелы

Так часто опускают вниз.

Кого ты в скользкой мгле заметил?

Чьи окна светят сквозь туман?

Здесь ресторан, как храмы, светел,

И храм открыт, как ресторан…

На безысходные обманы

Душа напрасно понеслась:

И взоры дев, и рестораны

Погаснут все – в урочный час.

Декабрь 1906

На чердаке

Чтó на свете выше

Светлых чердаков?

Вижу трубы, крыши

Дальних кабаков.

Путь туда заказан,

И на что – теперь?

Вот – я с ней лишь связан…

Вот – закрыта дверь…

А она не слышит –

Слышит – не глядит,

Тихая – не дышит,

Белая – молчит…

Уж не просит кушать…

Ветер свищет в щель.

Как мне любо слушать

Вьюжную свирель!

Ветер, снежный север,

Давний друг ты мне!

Подари ты веер

Молодой жене!

Подари ей платье

Белое, как ты!

Нанеси в кровать ей

Снежные цветы!

Ты дарил мне горе,

Тучи, да снега…

Подари ей зори,

Бусы, жемчуга!

Чтоб была нарядна

И, как снег, бела!

Чтоб глядел я жадно

Из того угла!..

Слаще пой ты, вьюга,

В снежную трубу,

Чтоб спала подруга

В ледяном гробу!

Чтоб она не встала,

Не скрипи, доска…

Чтоб не испугала

Милого дружка!

Декабрь 1906

Клеопатра

Открыт паноптикум печальный

Один, другой и третий год.

Толпою пьяной и нахальной

Спешим… В гробу царица ждет.

Она лежит в гробу стеклянном,

И не мертва и не жива,

А люди шепчут неустанно

О ней бесстыдные слова.

Она раскинулась лениво –

Навек забыть, навек уснуть…

Змея легко, неторопливо

Ей жалит восковую грудь…

Я сам, позорный и продажный,

С кругами синими у глаз,

Пришел взглянуть на профиль важный,

На воск, открытый напоказ…

Тебя рассматривает каждый,

Но, если б гроб твой не был пуст,

Я услыхал бы не однажды

Надменный вздох истлевших уст:

«Кадите мне. Цветы рассыпьте.

Я в незапамятных веках

Была царицею в Египте.

Теперь – я воск. Я тлен. Я прах». –

«Царица! Я пленен тобою!

Я был в Египте лишь рабом,

А ныне суждено судьбою

Мне быть поэтом и царем!

Ты видишь ли теперь из гроба,

Что Русь, как Рим, пьяна тобой?

Что я и Цезарь – будем оба

В веках равны перед судьбой?»

Замолк. Смотрю. Она не слышит.

Но грудь колышется едва

И за прозрачной тканью дышит…

И слышу тихие слова:

«Тогда я исторгала грозы.

Теперь исторгну жгучей всех

У пьяного поэта – слезы,

У пьяной проститутки – смех».

16 декабря 1907

Не пришел на свиданье

Поздним вечером ждала

У кисейного окна

Вплоть до раннего утра.

Нету милого – ушла.

Нету милого – одна.

Даль мутна, светла, сыра.

Занавесила окно,

Засветила огонек,

Наклонилась над столом…

Загляни еще в окно!

Загляни еще разок!

Загляни одним глазком!

Льется, льется холодок.

Догорает огонек.

«Как он в губы целовал…

Как невестой называл…»

Рано, холодно, светло.

Ветер ломится в стекло.

Посмотри одним глазком,

Что там с миленьким дружком?..

Белый саван – снежный плат.

А под платом – голова…

Тяжело проспать в гробу.

Ноги вытянулись в ряд…

Протянулись рукава…

Ветер ломится в трубу…

Выйди, выйди из ворот…

Лейся, лейся, ранний свет,

Белый саван, распухай…

Приподымешь белый край –

И сомнений больше нет:

Провалился мертвый рот.