Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев

Какой-то всадник на высокой тюркменской лошади, в полутатарском костюме и в косматой лисьей шапке с красным верхом, шагом подъезжал к ставке нашего полковника и слез с лошади. Это был Нурмед. Он, согнувшись и приподняв на голове шапку, вошел в ставку. Редко можно встретить такую оригинальную физиономию: под густыми, нависшими бровями сверкали, как угли, два темно-карих глаза, высокий гладкий лоб окаймлялся густой щеткой гладкостриженных седых волос, широкий чувственный рот постоянно складывался в какую-то добродушную и вместе с тем чрезвычайно лукавую улыбку, сквозь белые кольца вьющихся усов сверкали ослепительные зубы и роскошная черная с частой проседью борода длинными прядями расползлась чуть не наполовину груди.

Куда только судьба не закидывала эту оригинальную личность! Вся его жизнь наполнена была разнообразными, в высшей степени романтическими приключениями. Он сам не любил рассказывать эпизоды своего прошлого, а если и рассказывал, то часто в его рассказах, видимо, было умышленное противоречие. Говорили, что лет тридцать тому назад он бежал из Сибири, что долго слонялся по обширным степям киргизской орды, потом пробрался в бухарское ханство, служил у отца нынешнего эмира Насрулла, был у него в милости и в немилости, участвовал с ним в походах, потом был придворным медиком при дворе уже настоящего эмира Мозофара и, наконец, снова явился к русским, рассчитав, что давно забыто его прошлое и не докопаться до него никаким пресловутым следователям, да и кому охота была заглядывать в его далекое былое.

Ему сообщили сущность его поручения; он молча выслушал, завернул в широкий пояс письма и, пожав руки ближайшим из офицеров, с поклоном вышел из палатки. Скоро мы увидели его далеко, уже за цепью часовых – длинноногий аргамак ходко рысил по узкой дороге, верхушка лисьей шапки ярко краснела издали, и за согнутой богатырской спиной торчали стволы вынутой из чехла винтовки.

Между тем стало заметно темнеть; звезды все гуще и гуще усеивали синее небо; над кухонными огнями стояло красноватое зарево; казаки и артиллеристы навешивали на коней торбы с ячменем, солдаты уже поужинали, и ночная цепь часовых расставлена была вокруг лагеря. Люди, утомленные большим переходом, крепко спали, свернувшись под своими шинелями. В офицерских палатках кое-где еще виднелись огни, в ставке же начальника отряда было ярко освещено: там никто не спал, ждали возвращения Нурмеда и решения вопроса, быть или не быть назавтра кровавому штурму строптивого Ургута.

Прошло часа три. Наконец, в цепи послышался тревожный оклик. Топот нескольких лошадей приближался к лагерю, и из темноты начали одна за другой выделяться конные фигуры. Они остановились уже внутри лагеря и стали слезать с лошадей, их встретили и ввели в палатку начальника отряда. Через пять минут все прибывшие сидели полукругом на разостланном ковре; напротив них поместился на складной кровати полковник А-в, правее и левее его несколько офицеров, а сзади, в полуосвещенных пространствах, виднелось одно за другим множество любопытных лиц, пришедших послушать, чем кончится это интересное заседание. Нурмед вернулся вместе с прибывшими и что-то рассказывал одному из наших офицеров. Мы узнали, что это прибыл сам Гусейн-Бек для личных объяснений с начальником отряда. Объяснения эти, после обычных разменов любезностей, начались.

Теперь мы обратимся несколько назад, к минуте отъезда Нурмеда из нашего лагеря[8].