Покорение Средней Азии. Очерки и воспоминания участников и очевидцев

Речь эта понравилась всем, особенно довольны были предложенной выдумкой заменить Гусейн-Бека. Фанатика, согласного на этот подвиг, было найти нетрудно. Перед Нурмедом поставлено было блюдо плова, и накинут ему на плечи узорный халат из полосатого адраса. Через час, не более, все было готово к отъезду в лагерь, и когда Нурмед снова сел на своего аргамака и забрал возвращенное ему оружие, то уже совершенно стемнело. Небольшая группа всадников с подложным Гусейн-беком и гарцующим впереди Нурмедом медленно пробиралась по улицам сквозь густые толпы волнующихся жителей, осторожно объезжая завалы и наскоро вырытые ямы. Выехав из города, они поехали крупной рысью. Мнимый Гусейн-бек, который оказался стариком лет восьмидесяти, в богатом шелковом халате и необъятной белой чалме, кульком трясся на высокой лошади под ковровой попоной. Вся публика ехала молча, один только Нурмед не переставал говорить, давая всем советы, как надо держать себя с русскими вообще, а в особенности с начальником отряда. Скоро их окликнули передовые посты казачьей цепи, но, узнав Нурмеда, пропустили далее. Я забыл, что ургутские муллы не забыли привести Нурмеда к строгой присяге перед Кораном в том, что он не изменит им и не откроет обмана, но Нурмед оказался в этом случае истинным сыном девятнадцатого столетия. Впрочем, сам Нурмед не говорил ничего о своей присяге, и это сведение получено уже со стороны от одного из уцелевших жителей.

Палатка, где происходило совещание, была освещена двумя или тремя стеариновыми свечами; ночной ветер, врываясь в отпахнувшиеся полы, поминутно колыхал бледное пламя, вследствие чего свет был неровный, мерцающий и трудно было подробно рассмотреть черты и выражение лиц прибывших. Ближе всех сидел псевдо-Гусейн, его желтое, морщинистое лицо виднелось только до половины из-под кисейной чалмы; старческие тонкие губы шевелились, как будто пережевывая что-то, открывая по временам беззубый рот с бледными деснами. Рядом с этим старцем, почти прислонившись к нему плечом, сидел узбек с большой, окладистой, черной, как смоль, бородой и с длинными, нависшими бровями. Он-то и говорил больше всех, отвечая на все вопросы, предложенные даже самому Гусейну. Двое остальных почти не принимали участия в разговоре; они беспокойно перешептывались между собой, бросая робкие взгляды во все углы палатки. Приезжие сразу показали себя очень плохими актерами. Впрочем, им дали успокоиться и ободриться; по крайней мере, с четверть часа им не давали заметить, что обман их открыт. Наконец, им объявили об этом.

Заседание окончилось, вся публика разошлась по палаткам, к прибывшим приставлен караул; им сказали, что они проведут эту ночь в лагере, а там, на другой день, будет видно, как поступить с теми, кто решился на подлог, вместо того чтобы вести честные переговоры.

Между тем по лагерю пронесся слух о том, что в ночь готовится сильное нападение на наш отряд. С вечера на горизонте виднелись большие конные толпы, которые обходили нас и занимали в тылу наши сообщения с Самаркандом. Приняты были все меры, предписываемые осторожностью.

Ни одной звездочки не было видно на небе; густые тучи выползли снова из ущелий и затянули все небо; по временам налетали резкие порывы ветра, парусили солдатские палатки и взметали из-под ротных котлов огненные снопы разлетавшихся искр.