Покуда над стихами плачут...

Последнею усталостью устав,предсмертным равнодушием охвачен,большие руки вяло распластав,лежит солдат.Он мог лежать иначе,он мог лежать с женой в своей постели,он мог не рвать намокший кровью мох,он мог…   Да мог ли? Будто? Неужели?Нет, он не мог.Ему военкомат повестки слал.С ним рядом офицеры шли, шагали.В тылу стучал машинкой трибунал.А если б не стучал, он мог?Едва ли.

Он без повесток, он бы сам пошел.И не за страх — за совесть и за почесть.Лежит солдат — в крови лежит, в большой,а жаловаться ни на что не хочет.

Сон

Утро брезжит, а дождик брызжет.Я лежу на вокзале в углу.Я еще молодой и рыжий,мне легко на твердом полу.Еще волосы не поседелии товарищей милых рядыне стеснились, не поределиот победы и от беды.Засыпаю, а это значит:засыпает меня, как песок,сон, который вчера был начат,

но остался большой кусок.Вот я вижу себя в каптерке,а над ней снаряды снуют.Гимнастерки. Да, гимнастерки!Выдают нам. Да, выдают!Девятнадцатый год рожденья —двадцать два в сорок первом году —принимаю без возраженья,как планиду и как звезду.Выхожу двадцатидвухлетнийи совсем некрасивый собой[3],в свой решительный, и последний[4],и предсказанный песней бой.Потому что так пелось с детства.Потому что некуда деться

и по многим другим «потому».Я когда-нибудь их пойму.

«Хуже всех на фронте пехоте…»

— Хуже всех на фронте пехоте!— Нет! Страшнее саперам.В обороне или в походехуже всех им, без спора!— Верно, правильно! Трудно и склизкоподползать к осторожной траншее.Но страшней быть девчонкой —   связисткой,вот кому на войне   всех страшнее.Я встречал их немало, девчонок!Я им волосы гладил,у хозяйственников ожесточенных

добывал им отрезы на платье.Не за это, а так   отчего-то,не за это,   а просто     случайномне девчонки шептали без счетасвои тихие, бедные тайны.Я слыхал их немало, секретов,что слезами политы,мне шептали про то и про это,про большие обиды!Я не выдам вас, будьте спокойны.Никогда. В самом деле,слишком тяжко даются вам войны.Лучше б дома сидели.

Мальчишки