Покуда над стихами плачут...

Было много жалости и горечи.Это не поднимет, не разбудит.Скучно будет без Ильи Григорьича.Тихо будет.Необычно расшумелись похороны:давка, драка.Это все прошло, а прахам поровнувыдается тишины и мрака.Как народ, рвалась интеллигенция.Старики, как молодые,выстояли очередь на Герцена.Мимо гроба тихо проходили.Эту свалку, эти дебривыиграл, конечно, он вчистую.

Усмехнулся, если поглядел быту толпу горючую, густую.Эти искаженные отчаяньемстарые и молодые лица,что пришли к еврейскому печальнику,справедливцу и нетерпеливцу,что пришли к писателю прошенийза униженных и оскорбленных.Так он, лежа в саванах, в пеленах,выиграл последнее сражение[47].

Заболоцкий спит в итальянской гостинице

У пригласивших было мало денег,и комнату нам сняли на двоих.Умаявшись в банкетах и хожденьях,

мы засыпали тотчас, в один миг.Потом неврастения, ностальгия,луна или какие-то другиепоследствия пережитого днябудили неминуемо меня.Но Заболоцкий спал. Его чертытемнила ночь Италии. Белилалуна Италии, что с высотылучами нашу комнату делила.Я всматривался в сладостный покой,усталостью, и возрастом, и ночьюподаренный. Я наблюдал воочью,как закрывался он от звезд рукой,как он как бы невольно отстранял

и шепоты гостиничного зданья,и грохоты коллизий мирозданья,как будто утверждал: не сочиняля этого! За это — не в ответе!Оставьте же меня в концов конце!И ночью и тем паче на рассветеневинность выступала на лице.Что выдержка и дисциплина днемстесняли и заковывали в латы,освобождалось, проступало в немраскованно, безудержно, крылато.Как будто атом ямба разложив,поэзия рванулась к благодати!Спал Заболоцкий, руку подложив

под щеку, розовую, как у дитяти,под толстую и детскую. Онапокоилась на трудовой ладониудобно, как покоится лунав космической и облачной ледыни.Спал Заболоцкий. Сладостно сопел,вдыхая тибуртинские миазмы,и содрогался, будто бы[48] от астмы,и вновь сопел, как будто что-то пелв неслыханной, особой, новой гамме.Понятно было: не сопит — поет.И упирался сильными ногамив гостиничной кровати переплет.

Ямбы