Полет сквозь годы

Между прочим, не совсем без умысла поместил я этот эпизод, от начала и до конца списанный с натуры. Не однажды в своей жизни встречал я таких птух. Одни из них были, правда, помельче, а другие — покрупнее, но нутром своим они друг от друга не отличались. Каждый из них норовил не делом, а языком, горлом, бил себя в грудь, а где нужно и подпуская слезу, пробиться к теплому местечку. И многие люди, простые и доверчивые, почему-то слушали их, верили им.

Из Арска мы летали на разведку, наносили бомбовые удары по белым, занимавшим Мамадыш, Мамлыш и Елабугу. Заданий было много, летали часто: наша армия готовилась к наступлению. Борьба вступала в решающую фазу Совет Народных Комиссаров объявил мобилизацию пяти призывных возрастов рабочих и крестьян. Была объявлена всеобщая мобилизация коммунистов. Наши войска непрерывным потоком шли на фронт. Все собранное в стране оружие, боеприпасы и обмундирование направлялись туда же. Женщины и подростки становились к станкам, заменяя ушедших на фронт.

Наступление началось в мае 1919 года. Накануне поздно вечером я был вызван Шориным на совещание, где узнал, что с выходом наших войск на левый берег реки Вятка авиационным отрядам надлежит перебазироваться на станцию Вятские Поляны.

Из Вятских Полян летать на задания было совсем близко Все светлое время дня, не считаясь подчас с погодой, невзирая ни на какие трудности, мы бомбили отступавшего в панике врага. Спиридон Конев, сколотивший в отряде комсомольскую ячейку, подавал молодым товарищам примеры боевого мужества. В один из вылетов белые пробили на его машине покрышку левого колеса. Конев посадил и удержал свой «ньюпор» на пробеге с большим искусством. Запасного ската в отряде не нашлось, но сидеть сложа руки, когда каждый удар по врагу с воздуха способствовал наступлению, Конев не мог. Летчик велел механику туго обмотать реборду колеса веревкой и, когда это было сделано, снова поднялся в воздух.

В тот раз я действовал с ним в паре и нам удалось уничтожить две баржи противника; одну из них мы подожгли, другую разбомбили на пристани Мамадыш; приземлился Конев вполне удачно.

Когда наши войска, заняв станцию Огрыз, подходили к Сарапулу, у меня произошла первая за время боев на Восточном фронте встреча с воздушным противником.

На своем «Ньюпоре-24бис» я летал на Елабугу. Возвращался на высоте около 1500 метров. Солнце было сзади и немного оправа. Вдруг увидел на земле движущиеся тени двух самолетов. Я внимательно осмотрелся и впереди, немного ниже себя, различил «Фарман-30». Быстро нагнал неизвестную машину; на крыльях — круги. Белый! Немного снизившись, я подошел к нему с хвоста и почти в упор дал длинную очередь из обоих пулеметов. Из атаки вышел боевым разворотом. «Фарман» стремительно, под крутым углом несся к земле. Я следовал за ним недолго: через две — три минуты он врезался в лес и взорвался.

И вот в тот самый момент, когда я, радуясь победе, чувствовал себя героем, пришло известие, которое нанесло мне самую тяжелую, самую глубокую моральную травму.

Из Зеленого Дола, где стояла канцелярия и хозяйственная часть отряда, приехал товарищ и сообщил, что недавно прибывший к нам на должность комиссара группы Зайцев на собрании ячейки настоял на исключении меня из числа сочувствующих партии. Свое предложение Зайцев мотивировал главным образом тем, что я бывший офицер, элемент ненадежный и что от таких, как Туманский, партия, мол, старается в настоящий момент избавиться...

В те дни я, конечно, и не подозревал, что в демагогических обвинениях, выдвинутых Зайцевым против меня, звучат отголоски «военной оппозиции».

Самолюбие и гордость мои были уязвлены до самой крайней степени. Оправдываться, опротестовывать несправедливое решение ячейки мне не хотелось. Думал так — пусть меня исключили, все равно, находясь на фронте, буду действовать как коммунист.

Теперь-то понимаю, какое это было с моей стороны мальчишество.

С подавленной, заглушенной, но не угасавшей горечью в душе провел я многие годы. И все пережитое позволяет мне сказать теперь: если верно, что величайшая обида, какую можно причинить честному человеку, — это заподозрить его в нечестности, то несомненно также и другое — правда всегда победит, но тем не менее ей необходимо решительно помогать!..

Незадолго до взятия нашими войсками Сарапула меня вызвал товарищ Афанасьев. Штаб армии находился на станции Огрыз, где производить посадку на «ньюпоре» было опасно. Поэтому я отправился в путь с первым же маршрутным эшелоном, устроившись на тормозной площадке товарного вагона. Одет был, как помню, в кожаные брюки и кожаную летную тужурку с бархатным воротником, сохранившуюся еще с германского фронта.

Поезд командарма стоял в дальнем конце, на запасных путях. Не доходя до салон-вагона Шорина, я увидел толпу пленных колчаковских офицеров — пыльных, грязных, довольно жалкого вида. Охрану несли пять — шесть наших бойцов. Один из пленных, очень молоденький, обратился ко мне не без вызова в голосе:

— Эй, комиссар! Чего волынку тянут? Когда нас будут расстреливать?