Полет сквозь годы

— Милый, не надо Никто, никогда и ни за что не разлучит нас с тобой. Держись и верь: мы скоро вернемся, обязательно вернемся!.

Она угадала, что творилось у меня тогда на душе, и оттого стала мне еще ближе, еще дороже.

Была весна 1919 тода. Армия Колчака вела наступление. В течение марта — апреля она захватила Уфу, Стерлитамак, Бугуруслан, Чистополь и, овладев бассейном реки Камы и Белой, подбиралась к Волге.

2-я армия Шорина отходила за реку Вятку. За две недели до нашего отступления в Сарапул прибыл 7-й разведывательный авиаотряд, возглавляемый А. М. Кузнецовым, а немного позже появился и командир авиагруппы, образовавшейся из двух наших отрядов, К. М. Падосек. В 7-м авиаотряде, помимо Кузнецова, было еще три летчика: Полинов, Жеребцов и Андрюшин.

Перед оставлением Сарапула вся материальная часть авиагруппы была погружена в эшелон и отправлена под Казань, на станцию Зеленый Дол. Самолеты нашего отряда шли в тыл этапами: сперва в Огрыз, затем в Вятские Поляны, а оттуда — в Арск, где расположился полевой штаб 2-й армии.

С разрешения товарища Падосека из 7-го отряда был передан в наш отряд новый резервный «Ньюпор-24бис». Вместе с машиной к нам перешел и механик-моторист Михаил Федорович Гущин. Был он значительно старше меня, служил в авиации с 1912 года, материальную часть всех самолетов знал в совершенстве. С Гущиным мы очень сдружились. Более честного, более ревностного работника я не встречал. Он дневал и ночевал возле машины, сдувая с нее буквально каждую пылинку. Много хороших и полезных советов — не только в летном деле, но и в жизни — дал мне этот умный, бесхитростный, простой человек.

На «Ньюпоре-24бис» мы, помимо обычно откидной пулеметной установки «льюис», срочно установили еще пулемет «виккерс», стрелявший через винт. И кажется, что в тот период ни один самолет я так не любил, как этот «ньюпор».

Аэродромом для нашего отряда служило в Арске небольшое и не очень ровное поле на окраине городка. Подходы к нему были тоже довольно плохими, так что на первых порах наши летчики порядком наломали дров. Кто меня даже радовал, так это Конев. Его молодая душа горела боевым порывом, и как-то незаметно для окружающих он стал прекрасным летчиком.

Еще зимой, когда из-за нехватки бензина мне пришлось сесть в сорока километрах от Сарапула, перегнать машину на наш аэродром я поручил Коневу. На третий день послышался звук мотора. Это был оставленный мною «ньюпор». Летчик управлял им четко, грамотно, с исключительным вниманием, даже с какой-то нежностью. Самолет совершил мягкую, безупречную посадку на «три точки». У меня мелькнула даже мысль, что прилетел не Конев, а кто-то другой. Но вот «ньюпор» подрулил к стоянке, и мы убедились, что в кабине сидит действительно Конев. У всех на глазах он вытащил из фюзеляжа большую корзинку, доверху наполненную куриными яйцами, и вручил ее нам. Ни одно яичко не было разбито... Так что Конев выправлялся, чего пока нельзя было сказать о его товарищах. Аварии, хотя и несерьезные, в отряде продолжались, а прибывший к нам новый летчик Иван Полинов разложил «Фарман-30», что называется, в дым.

Однажды меня вызвал к себе командарм Шорин. Я чувствовал, что будет нагоняй, и идти, конечно, не хотелось. Тут следует пояснить, что буквально за несколько дней до этого вызова с разрешения начальника штаба армии товарища Афанасьева мы перебазировались на большое, ровное, открытое со всех сторон поле. Оно располагалось рядом с железнодорожными путями, на которых стоял поезд командарма.

Я вошел в салон-вагон и отрапортовал Шорину о прибытии. Он пригласил меня сесть перед широким окном вагона, выходившим в сторону летного поля.

— Скоро кончатся эти безобразия с поломками? — спросил Шорин спокойным голосом. — Ведь что ни полет, то поломка!

Я, волнуясь, стал валить всю вину на плохой аэродром.

— Ну, а теперь, когда у вас другой и, кажется, хороший аэродром, — теперь прекратятся поломки?

Я ответил, что, надо полагать, прекратятся.

— Посмотрим, посмотрим. А не то, — строго глянул на меня командарм, — в трибунал пойдешь!..

И в этот же самый момент, заглушая его голос, послышался нарастающий рев мотора. Я знал, что это возвращается с разведки на «Ньюпоре-17» летчик Егоров. Он заходил на посадку, планируя на малой высоте как раз через салон-вагон командующего.

Прервав разговор, Шорин повернулся к открытому окну.

Не подозревая, конечно, в каком положении нахожусь я, его командир, Егоров лихо ткнул самолет колесами в землю и, взмыв свечкой, закатил такого «козла», что при повторном касании земли сломал правое колесо, и машина встала на нос...

Недлинные седые усы командарма встопорщились, а лицо его стало быстро наливаться кровью.

Не ожидая развязки, я стремглав бросился из вагона. Когда добежал до стоянки, основательно поврежденный «ньюпор» Егорова подвергался детальному осмотру. Все звено было в сборе Я передал собравшимся разговор с командармом. Инженер Штавеман сказал: «К утру надо сделать!» Его поддержали Воронин, Гущин. После недолгого раздумья к этому решению присоединились и остальные.