Полет сквозь годы

Работа закипела. Строгали, фуганили, сращивали, клеили, сшивали, латали, красили. И все это делалось так быстро, прочно и аккуратно, что я не верил своим глазам. Когда наступили сумерки, притащили со станции фонари, и темп работы не снижался. Летчики, которым не хватило инструмента, были на побегушках, и это никого не удивляло и не обижало, так как цель у всех была одна: в течение ночи восстановить поломанный самолет.

В 8 часов утра наш «ньюпор», как феникс, восставший из пепла, поднялся в воздух.

Весь день у меня сильно болела голова: сказалась, по-видимому, бессонная ночь, а может быть, и полет на каком-то вновь изобретенном топливе. К вечеру захотелось немного пройтись, освежиться. Решил прогуляться подальше от границ аэродрома. Издали видел, как копошатся на стоянке наших самолетов неутомимые техники. Потом направился к полотну железной дороги, рассчитывая продолжить прогулку по ту сторону станции. Невдалеке от путей я заметил коренастую фигуру командарма. Он шел навстречу с непокрытой головой. Я хотел свернуть в сторону, да было уже поздно.

Шорин остановил меня. Лицо его выглядело усталым, под глазами заметны были мешочки, ворот гимнастерки расстегнут...

— Ну как? Здорово это я тебя вчера... того... напугал? — улыбнулся Шорин.

— Так точно, товарищ командарм! Сильно напугали. Только испугался я за вас.

— Ничего, братец, этакое со мной бывает. Отошел. Капель каких-то дали, ну вот и отошел. А сейчас погулять вышел. Устал что-то, да и голова болит. Вот таблетки принимаю.

— Сочувствую, товарищ командарм. У меня тоже голова с утра болит. Прямо разломило всю.

— А ты прими-ка две штуки, сразу пройдет, — и он сунул мне в руки две белые таблетки. Я тут же их проглотил.

— Ну, раз встретились, давай погуляем вместе. Ишь ты, такой молодой, а тоже... голова болит!

Было в нем что-то для меня притягательное; чувствовал я, что в душе это добрый и простой, очень хороший человек.

— Ну скажи, — продолжал он, — в авиацию-то ты как попал? Охотой, аль как?

— Только охотой, товарищ командарм; и заболел я этой охотой, можно сказать, с детства.

Коротко рассказал ему историю моего поступления в авиацию. Похвалился наградами.

— Ишь ты! Значит, полный георгиевский кавалер? Молодец! А что прапорщиком был, так ведь знаешь нашу поговорку: «Курица не птица — прапорщик не офицер». Да не обижайся, это я так, пошутил. Я от Афанасьева знаю, какой ты молодец! А вот за летчиками своими смотреть тебе надо. Разболтались они, вот и ломают самолеты. Дисциплина слаба. Мало работаешь с ними Нельзя! Командир должен быть строг, где надо. Так-то.

Он замолчал, лицо его стало задумчивым и грустным

— Так, говоришь, любишь свое дело? — как-то неожиданно опросил Шорин.

— Люблю! Очень люблю, товарищ командарм. Так люблю, что ни на какие блага не променяю.

Да, братец, счастливый ты! Завидую тебе.

Он снова помолчал немного

— Да! А вот у меня иначе все вышло. Одолела меня сызмальства, как говорят, страсть врачом стать. Дядя у меня покойный земским врачом был. Рассказывал много о своей работе, как людей спасал. Ну и я, вынь да положь, — хочу врачом стать. А отец мой хотел видеть меня этаким блестящим конногвардейцем. Сам всю жизнь в малых чинах служил и до капитана кое-как дослужился. Не везло ему. Ну, вот и отдали меня в кадетский. А там военное училище кончил, получил первый чин офицерский и вот начал лямку тянуть. Тянул, тянул да до генерала и дотянул. А вот, веришь, все докторам завидовал.

Василий Иванович улыбнулся и продолжал уже почти весело:

— И в конце концов сбылась моя мечта. Хоть на старости уже, а все же стал-таки врачом. Даже хирургом.

— Не понимаю, товарищ командарм. Как врачом?

— Чего же тут не понимать? Ведь изо всех сил стараюсь вместе со всеми нашу родину вылечить. Вот вырежем ей гнойник этот страшный, и заживет ее израненное тело; поправится она и жить будет. Да еще как жить-то будет! Чем же я не хирург? Самый настоящий... — Потом протянул мне руку. — Ну, что ж, погуляли мы да поболтали малость, пора и по домам. Как голова-то? Болит еще?

— Нет! Прошла голова Спасибо вам, товарищ командарм.

— Может, зайдешь за фуражкой, что вчера со страха оставил у меня в салоне?

— Благодарю, товарищ командарм. Мне ее ваш вестовой Махмет домой принес.

— Вот как?.. А ведь я знаю, зачем он к вам заходит. Выпить любит, чертяка, хоть и татарин. Ты скажи там, чтоб не давали, а то я ему такую экзекуцию устрою, что не рад будет. Между прочим, докладывал он мне, что жена у тебя хорошая: добрая, говорит, да красивая Как вы? Ладно живете?

Я кивнул головой.

— Ну, гляди, женщины — они ведь и ласку, и заботу о себе любят. Я вот со своей 30 лет в ладах живу. Скучаю без нее... Да, вот что! Прислали мне из Казани варенье. Сам я сладкого не люблю. Так скажу Махмету, чтоб снес вам баночку. Побалуй жену-то. Только помни — пить ему не давай.

Мы подошли к составу. Он опять протянул мне на прощание свою теплую и мягкую руку.

— Ну, спасибо за компанию. Да не сердись. Разболтался я сегодня что-то Совсем по-стариковски.

И он ушел к себе.