Полет сквозь годы

А Махмет действительно повадился к нам. Зайдет, бывало, и жалуется: то голова, то живот, то поясница болит. Сердобольная моя Валя давала ему обычно стопочку, после которой он моментально поправлялся. Когда же мы подсмеивались над ним и спрашивали, как же он не боится нарушать закон пророка Магомета, запрещающий употреблять вино, он ухмылялся и отвечал, что сам — Магомет и может себе позволять все, что хочет.

— Лук буду кушать, много лук. Никто не знает, Махмет ничего не пил. Так-то, спасиба, матка!

И, низко кланяясь Вале, уходил

Мы жили тогда всем отрядом в теплушках небольшого железнодорожного состава, стоявшего в конце платформы на запасном пути. И однажды в том же примерно месте, где происходила навсегда памятная мне вечерняя беседа с командармом, мы услышали вдруг громкий смех бойцов и раскатистый звонкий баритон рассказчика. Среди толпы молодых красноармейцев стоял высоченный широкоплечий и хорошо сложенный детина. На голове его красовалась серая нарядная папаха с лихо заломленным синим верхом (вероятно, раньше офицерская). На ногах были начищенные до блеска сапоги со шпорами, тоже, по-видимому, офицерские Но что особенно поражало, так это сшитый из вагонного зеленого плюша френч и широченные красно-малиновые галифе. Поверх ярко-зеленого френча опять-таки офицерское снаряжение с шашкой и револьверной кобурой. Кроме того, к поясному ремню были пристегнуты гранаты, грудь крест-накрест перехватывали две пулеметные ленты с патронами, а за плечами висел кавалерийский карабин.

От одного грозного вида парня враг, казалось, должен был бы молить о пощаде.

— Ха! — продолжал детина, когда мы незаметно подошли. — Так вы же вси ще молокососы, пороху не нюхали, а то слыхали бы за меня! Хто ж у нашей славной дивизии самого товарища Азина не знает Федора Птуху? Как тилько хде наши товарищы у бою сдавать начинають, меня туды кликають. Ну, конечно, врезаюсь я на коняке в самую что ни на есть гущу, и летят беляцки головы на землю, як гарбузы. Хто сабелюкой на усам скаку беляка наскрозь пополам рубае? Я — а ежели сверху рубае, то и конника наскрозь, и хребет коняки его. Опять же хто? Опять Федька Птуха. Ребята наши мне завсегда кричат: «Ты бы, Федор, хоть коняк ихних пожалел: ведь нам они пойдут». А я, конечно, как разойдусь, не в силах руки остановить. Сам товарищ Азин меня знае и завсегда уважае. Вот, к примеру, недавно то было: зовет он меня до себя и говорит: «Посылаю тебя в тыл, Федор, чтобы ты мне пленного беляка доставил и чтоб важный был. Чем важней будет, тем и награда от меня тебе большая будет»... 

Тут рассказчик, как артист, замолчал и картинно переменил позу. Молодые бойцы стояли с разинутыми ртами, кто-то из них нетерпеливо спросил: «Ну так говори же, говори, привел беляка?» Поведя вокруг головой и помолчав еще немного, Птуха продолжал:

— Раз Птуха за шо берется, то считай, что усе у порядке. Отрапортовал я товарищу Азину по усим правилам и пошел. Дождался вечеру и махнул к ним, к белякам, значит. Дело знакомое, не впервой. Перелесками, значит, доползаю до полянки одной и вижу, у костра три офицерика ихние водочку попивают. Подкрался незаметно да вот этой самой сабелюкой двух помладче чинами — насквозь. А третьего-то — полковник был — сгреб в охапку, и бегом к себе, а ему кажу, что ежели тилько пикнет, так и конец тут же, на месте. Дотащил до своих и сейчас же к товарищу Азину...

Закончить свой рассказ бравый рубака не смог: на соседний путь быстро приближался подаваемый задом состав. И тут кто-то заметил, что из товарного вагона, остановившегося прямо против нас, показался дымок. Сперва он шел только через дыру в крыше, а затем стал пробиваться и через щели.

Все притихли. На закрытых дверях вагона висели пломба и печать.

Первым к вагону ринулся Василий Павлович Воронин и, сорвав печать, открыл настежь двери вагона. Несколько молодых бойцов, бросившихся было помогать ему, тут же отпрянули назад, и кто-то истошным голосом крикнул: «Снаряды!»

По обе стороны дверей аккуратно были сложены плотные низкие ящики. На одних ящиках огонь едва лизал дерево, на других распространялся значительно быстрее. — Воды! Скорее воды! — закричал Воронин, и мы все бросились к своим теплушкам тащить воду: кто в ведрах, кто в кастрюлях, кто в мисках и чайниках. Моя Валя тоже бесстрашно тащила все, что попадалось под руки. Я попросил было ее отойти подальше, но она так зло глянула, что я замолчал. На счастье, шагах в 20–30 от нас стояла водоналивная колонка. Не прошло и 10 минут, как пожар, грозивший большими последствиями, общими усилиями наших людей был ликвидирован.

Ну, а неустрашимый Федор Птуха? 

«Гарун бежал быстрее лани»... Едва раздался крик «Снаряды!», он рванул вперед по платформе, опережая, несмотря на тяжелое его вооружение, толпу последовавших за ним новобранцев. Ноги его, казалось, доставали поясницу.

Но этот хвастун все же получил по заслугам. Он оказался помощником каптенармуса одного из батальонов 28-й дивизии, дезертировавшим с фронта.