Полярный круг

Здесь показывали первое звуковое кино «Василиса Прекрасная». Запомнилась баба-яга и сама Василиса — видимо, по контрасту. Сегодня можно улыбаться, вспоминая всякие смешные случаи тех лет, но если подумать — так это было трудное вхождение в новый мир, как бы мучительный обряд вступления в будущее их поколения. Сегодняшним легче и проще: это их жизнь с самого начала.

Здесь невдалеке находился собачий питомник, где, по мысли его устроителей, предполагалось вырастить новую породу ездовых собак и решить транспортную проблему Чукотского полуострова. Тогда авиация только еще появлялась. Считалось еще баловством летать в служебные командировки на самолете. Работники районных учреждений отправлялись в поездки где-то в ноябре-декабре, чтобы вернуться уже весной, в апреле-мае. И в этом никто не видел ничего героического, ничего необычного.

Собачьего питомника теперь нет.

Путаясь в переулках, Кайо вышел к берегу залива.

На противоположном берегу зеленела трава, и если отвлечься от того, что было за спиной, от шума автомобилей, проезжавших по пыльным улицам райцентра, все же можно увидеть то, что оставалось постоянным: прибой, дальние тундровые холмы, широкую гладь залива и острова…

Когда окончились дни отдыха в пионерском лагере, за ребятишками приехали вельботы — белые прекрасные лодки, которых ждали с нетерпением. Почему-то Кайо чувствовал себя очень усталым, хотя само собой подразумевалось, что в пионерском лагере он отдохнет. Но от множества непривычных вещей, действий, слов и даже пищи было ощущение большой сделанной работы: тело ныло от лежания на пружинных кроватях, ноги болели от непривычной обуви, кожа чесалась и саднила от частого мытья: умывались ведь два раза в день — утром и вечером, а в баню ходили раз в неделю, и к тому же носили не шкуры, а матерчатую одежду. Сверстники были еще в худшем положении: Кайо-то все же немного был подготовлен к такой жизни. Он не помнил своих родителей — они умерли в одночасье во время страшной опустошительной эпидемии, которая неведомо откуда пришла в тундровые стойбища. Кайо только смутно припоминал мертвую ярангу, остывшие тела людей, пугавшие сходством с ободранными оленьими тушами. Единственного оставшегося в живых маленького Кайо подобрали пастухи соседнего стойбища, дальние его родственники.

Мальчик с первого класса жил в улакском интернате, лишь летом в школьные каникулы возвращался в стойбище к дяде. В тундре текла размеренная, не похожая на приморскую жизнь. Но началась война, и было сделано грустное открытие, что несчастья сплачивают людей гораздо теснее и крепче, чем праздники. И в душе самого Кайо происходило зарождение чувства большой родины, простирающейся от берега студеного моря, от тундры, где кочевал колхоз, до далекой Москвы, до осажденного гитлеровцами Ленинграда.

Пробыв лето в пионерском лагере, Кайо почувствовал, что он может по-настоящему жить только в родной тундре, в своем собственном стойбище. Может быть, в той необузданной радости, которая охватила его, когда он ступил на берег Улака и оттуда направился пешком в дядино стойбище, и было начало его странных поступков.

Интересно, почему тогда это новое деревянное селение возбуждало только любопытство и не рождало желания жить в нем всегда или перестраивать свою жизнь так, чтобы сделать ее похожей на ту, которой жили сами работники первой культбазы на Чукотке? Может быть, оттого, что чукотский человек в те годы еще не был готов к стремительному отрыву от своего прошлого, которое тогда еще было живым настоящим? Разум принимал все новшества, а чувство часто отвергало очевидные преимущества, хотя чукчи всегда отличались трезвым взглядом на жизнь.

Теперь на берегу лежали штабеля строительного леса, кирпичи, детали сборного железобетона, лодки, какие-то большие металлические конструкции и горы пустых бочек, приготовленных для вывоза на материк. Да, это был другой берег, берег современной Чукотки, такой не похожий на тот, который покинул Кайо много лет назад.

Кайо повернулся спиной к заливу и медленно пошел вдоль складов к устью речки. У ног тихо плескалась вода, а ноги в непривычных ботинках, обутые уже для долгой ходьбы по улицам Ленинграда, цеплялись за камни, разъезжались в стороны. Кайо прошел уже довольно много, а устья все не было. Тогда он догадался, что речки-то самой уже давно нет. То есть она есть, но вся остается в районном центре, не донося до залива ни капли. Кайо вернулся, тщательно осмотрел берег и нашел уже еле заметное понижение в галечной гряде, бывшее место впадения речки в залив.

Почему-то исчезновение речки сильнее всего опечалило Кайо, ему больше не захотелось оставаться на берегу залива.

Иунэут встретила его с загадочным видом.

— Угадай, кто тебя искал?

— Не знаю, — ответил Кайо, тяжело опускаясь на кровать. — Нет сил гадать — устал.

— Узнаешь — усталость мигом пройдет, — задорно сказала Иунэут. Она видела, что Кайо действительно устал, но новость, которую Иунэут собиралась сообщить мужу, сулила радость. Кайо почуял это и выжидательно посмотрел, на жену.