Полярный круг

А Иунэут так и не сомкнула глаз за весь долгий полет. Несколько раз будила мужа: приносили еду. Кайо пытался отказываться, но жена настойчиво расталкивала его:

— Раз дают, значит так нужно!

Ворча себе под нос, Кайо быстро глотал аккуратную аэрофлотскую пищу и снова закрывал глаза, погружаясь в чарующий мир полувоспоминаний, полусновидений и размышлений.

Он снова, шаг за шагом, перебирал свою жизнь, и неожиданно яркие вспышки полузабытых или вовсе, казалось бы, исчезнувших из памяти картин поражали его.

Он видел себя в интернате, в своей комнате, при свете коптящей керосиновой лампы с самодельным стеклом из стеклянной консервной банки. Юра Тато очень ловко изготовлял эти стекла и оснащал ими не только интернатские светильники, но и классные, которые зажигались на первом уроке и гасились только часа на два в середине дня, когда тусклый свет короткого северного дня прорывался сквозь промороженное окно и ложился на страницы раскрытых книг.

Книги. Хорошо запомнившиеся книги тоже могут служить вехами в путешествии по прошлому и могут вызывать картины пережитого, казалось бы, даже не связанные с содержанием произведения.

В зимние студеные ночи, глядя в стекла, подернутые морозными узорами, Кайо пытался представить себе зеленые поля, густые леса, ласковую воду теплых озер и рек. Когда попадалась особенно интересная и захватывающая книга, Кайо целый день не находил себе места. После уроков он сразу же начинал готовиться к величайшему, как он считал, наслаждению: чистил лампу, подравнивал ножницами фитиль, чтобы, пламя было ровное, без копоти, наполнял резервуар керосином, прикреплял рефлектор, чтобы свет не мешал остальным в комнате, — и поздним вечером, когда длинное интернатское здание погружалось в темноту и тишина накрывала старинное чукотское селение Улак, Кайо обступали далекие и поначалу чужие люди, с которыми он общался, прорываясь сквозь непрочный лист бумаги в далекие страны и в далекие времена. В углах остывающей комнаты, за кроватями, на которых спали Игорь Борткевич, сын учительницы из дальнего селения на берегу Ледовитого океана, Виктор Номынкау, приехавший из Янраная, или Юрий Тато, вставали закованные в стальные доспехи, словно в консервные банки, средневековые рыцари; возникали образы деятелей французской революции из романов Виктора Гюго; русские крестьяне из рассказов и повестей Тургенева пахали землю; собирались в походы генералы, полководцы, офицеры, адъютанты; гарцевали всадники, вставали городские пейзажи Москвы и Петербурга, Лондона и Парижа.

Это было не только путешествие во времени и в пространстве, — это было путешествие и в самом себе, потому что постепенно и к Кайо пришло удивительное открытие того, что вся эта пестрота человеческая связана не только между собой, но и с ним самим неведомыми нитями. Кайо ощущал это явственно, но не мог бы объяснить словами, что это такое. Нечто похожее мелькнуло на уроке физики. Учитель высыпал на картон кучу опилок, наструганных от железного прута напильником, а с другой стороны приложил сильный, магнит. Слегка постукивая по картону, он объяснял ученикам удивительное физическое явление: беспорядочно рассыпанные железные опилки занимали строго очерченное расположение, обозначая пути, как сказал учитель, «магнитные силовые линии».

Такими «силовыми линиями» оказалась связанной большая часть человечества, и Кайо начал различать, что наиболее верным действительности и интересным для него был тот повествователь, который располагал свой рассказ, согласуясь с этими невидимыми линиями, связывая незримо порой очень далеких друг от друга людей.

Потом Кайо начал читать книги Достоевского. Поначалу нелегко ему было одолевать их. Но вдруг сквозь слова, сквозь плотно заселенные страницы удивительными, словно просвеченными людьми, перед воображением Кайо начал вставать город на Неве, пронизанный слабым солнечным светом.

Кайо, жадно расспрашивал Наталью Кузьминичну о ее родном городе, о Сенной площади, о Невском проспекте, о набережных, о каналах, о Фонтанке и Майке.

Когда в книге попадался рисунок, изображающий какой-нибудь уголок Петербурга-Ленинграда, Кайо пристально всматривался в него, в каждый дом, в каждый поворот улицы, словно пытался разглядеть знакомые черты.

Так постепенно через множество книг в душу Кайо входил далекий город.

К середине ночи ветер постепенно выдувал тепло из комнаты: здание интерната обветшало, новое не успели выстроить. К раннему утру, когда в лампе уже кончался керосин, в дальних углах, на стыке потолка и стен, постепенно появлялись светлые пятнышка нарождающегося инея. Пар от дыхания становился видимым, а за окном слышались гулкие взрывы раскалывающегося от мороза припайного льда.

При слабом, едва пробивающемся свете из окна Кайо читал подробнейшее описание утра помещика Нехлюдова в романе Льва Толстого «Воскресение».

В обстановке удобного помещичьего дома подниматься с постели одно удовольствие. На туалетном столике разложены разные принадлежности, теплая вода налита в фаянсовый таз, постель мягкая и теплая.