Полигон

- Ты бы мне раньше всё рассказал, уж мне-то он полностью доверял.

- Да надо было… – совсем расстроился Фёдор.

- Совсем ничего не помнишь?

- Очень мало. Мама вообще замкнутой была. Один раз я забежал в комнату, а она вполголоса поёт по нотам. Я ещё удивился. Ладно бы слова были напечатаны, а там только непонятные мне тогда значки были.

* * *

Фёдор Иванович с детства знал, что в СССР дружба народов. Он не относился с подозрением, неприязнью или неприятием к людям других национальностей, но как-то естественно считал само собой разумеющимся главенство титульной нации. Так он был воспитан отцом. На простом примере какой-нибудь нелогичной будущей женитьбы сына тот бы сказал:

- Сынок, это твой выбор, спорить не стану. Но неужели ты не мог найти себе русскую девушку?

Здесь не было никакого квасного патриотизма, родители, его новая семья - все были русскими, друзья и товарищи подобрались такими же. Если и заходили иногда разговоры об инородцах, оскорбительные анекдоты про евреев или узбеков, он их не поддерживал и юмора такого не понимал. Конечно, он не мог не видеть актёров, юмористов, музыкантов, учёных с нерусскими именами, но относился к ним только как к талантам, независимо от имён или внешности.

С женой впрямую это не обсуждалось, но чуткая Маша уловила тенденцию во взглядах мужа и не упускала случая подтрунить над Федей за его «чрезмерно патриотические» настроения.

Как-то при случае она вдруг спросила:

- Интересно, почему полукровки становятся либо ярыми сионистами, либо слишком уж русскими?

- Кого ты имеешь в виду? – не понял Фёдор.

- Тебя, кого же ещё?

- А я тут причём?

- А ты в зеркало посмотри! Ты ведь маму свою совсем не знаешь…

- Я русский!

Позже, когда они смотрели фильм Балабанова «Жмурки», и там чернокожий бандит девяностых всякий раз, когда подельники называли его эфиопом, кричал: «Я русский!», Маша припомнила Фёдору. Эти два отчаянно убедительных слова стали для неё паролем, когда она хотела доказать мужу несостоятельность его «шовинизма».

В ординаторской подруга спросила Машу:

- Чего ты всё время цепляешься к своему Фёдору Ивановичу?

Маша стояла у зеркала и чистила свои белые, ровные зубы ниткой.

- К Феде? Как я к нему цепляюсь?

- У меня язык не поворачивается такого представительного мужчину Федей называть. Последний раз за столом, например, ты не дала ему рта раскрыть, упрекала, что он русских ставит выше других народов…

- Федя тут, в общем-то, не определяет. А тебе самой разве не обидно за Цинкера, который только и может быть нашим главным, а поставили тупицу Селиверстова? Разговор ведь про это был? Федя просто влез невпопад. Тоже мне знаток истории: «В российской медицине столько знаменитых русских имен…»

- Ну, дорогая, ты забыла, чей зять Селиверстов?

- Зять, сват, брат… Это весомо, но тут главное - пятый пункт.

– Господи, Маша! Ну что тебе этот пятый пункт? Ты русская, как и все твои предки, чего ты беспокоишься за людей с пятым пунктом? Твоя здесь какая беда?

Маша посмотрела на отражение подруги, потом на себя, машинально отметила «очень даже ничего», потом лицо её стало серьёзным и даже жёстким:

- Все мои медицинские предки были русскими врачами. Прадед служил полковым врачом, со стороны матери дед был академиком, родители - профессора. И никогда, ни один из них, слышишь, никогда не смотрели сначала на национальность коллеги, а потом уже на талант медика. И уж точно для убедительности не орали «я русский!».

* * *

С первых дней работы в Институте мировой экономики завлаб Яков Лазаревич обратил на Фёдора внимание. Сочетание колоритной внешности мощного спортсмена с неожиданно серьёзным подходом к порученной работе вызывало любопытство. Фёдору внимание начальника казалось неудобным, он не хотел выделяться. Тем не менее, через несколько лет шеф стал научным руководителем диссертационной работы здоровенного, спокойного, работоспособного и скромного парня.

Когда появилась Маша, она довольно быстро познакомилась с Яковом и стала для него главным консультантом по медицинским проблемам, таким домашним врачом. В отличие от мужа, который стеснялся обсуждать с шефом личное, Маша нашла в общении с Яковом доверительный тон.

- Если бы не я, Феденька, ты бы никогда не узнал, какой на самом деле человек Яков Лазаревич.

- Какой он человек? И без тебя знаю: один из крупнейших в СССР учёных-африканистов, опубликовал более десятка книг и почти пятьсот статей…

- Чего ты бубнишь так официально и скучно? Я говорю про его судьбу, а ты книги, статьи…

- Маш, ну кто он и кто я? Что я буду в его личную жизнь лезть?

- Вот не хватает тебе душевности. Узнать, понять человека, принять участие. Неинтересно? Хотя да, чего нам всякие лазаревичи? «Я русский».

- Манюня, я тебя не луплю, поскольку уверен, ты шутишь.

- Ты меня не лупишь, потому что из врачей иногда получаются писатели. А здесь такое написать можно… Рядом интереснейшие жизни: и матери с отцом и Якова, а ты умудряешься от всего отгородиться…

Весь вечер Маша рассказывала мужу об удивительной судьбе его начальника.

* * *