Полёт японского журавля. Я русский

Стояла осень, с севера уже тянуло холодными ветрами. Михаил часто видел, как в высоком небе пролетают перелётные птицы. Один небольшой клин журавлей летел так низко, что было слышно их курлыканье. Эти звуки настолько разбередили его душу, что на глаза навернулись слёзы. Он провожал птиц взглядом, пока они не исчезли из виду. Это был последний той осенью пролетающий клин с журавлями. Что-то в их крике тронуло его за самую душу, он знал, что они летят из России. С первых дней пребывания в Китае Михаил остро чувствовал, как хочет вернуться туда, это чувство было для него новым, поскольку там, в России, он ни дня не проживал без воспоминаний о Японии, он бредил ею, но здесь ему снились белые берёзы, зима, иногда даже лагерь. Само слово «Россия», поэтическое и таинственное, которое произносил Вязов в беседах с ним, ему нравилось больше, чем пафосное – «Советский Союз». Вечерами в одиночестве он вспоминал людей, которые остались в России. Он много думал о своей, теперь уже, наверное, бывшей жене, осознавая, что она является одним из тех магнитов, который тянет его туда. Он понимал, что за время его странствий Варя могла найти себе другого человека, но испытывал сильное желание увидеть её хотя бы издали. О своём невыполненном задании он уже не думал. С этой работой, как ему казалось, было покончено раз и навсегда.

Наступил его последний день в Пекине. Шёл редкий для этих мест мокрый снег, на путях было сыро, рельсы блестели от капелек таявшего снега, паровоз стоял в облаке пара, готовый тронуться в путь. Михаила трясло от волнения. Ждали, когда поднимется стрелка семафора, и раздастся свисток. До последнего ему казалось, будто что-то должно произойти, и всё отменят, но стрелка семафора дёрнулась вверх, машинист дал сигнал, и их паровоз медленно стал набирать ход.

Поезд летел со скоростью стрелы, а путь лежал на северо-восток, в Харбин. Они работали как одержимые, не зная отдыха, словно именно от их труда зависела скорость паровоза. На следующей узловой станции дядя Го передал своих помощников дальше по этапу своему другу, как и было договорено заранее, а сам стал готовить свой локомотив в обратный путь: после короткого отдыха он и его помощник возвращались в Пекин.

И снова была дорога, мимо пролетали города и полустанки, и через два дня они прибыли в Харбин. Там подвижной состав тщательно осматривался бригадой путейцев, среди которых были и русские рабочие. Пока меняли паровоз, друг дяди Го пытался упросить нового машиниста взять его помощников. Оказалось, что это был не тот машинист, на помощь которого рассчитывал дядя Го. Машинист был русским, он долго отказывался, и уже всем казалось, что ничего не выйдет, и придётся возвращаться обратно в Пекин, как в этот момент Михаил неожиданно для себя самого попросил у машиниста закурить. Некоторое время все кто находился рядом, растерялись, машинист внимательно разглядывал восьмое чудо света – говорящего на чистом русском чумазого китайца. Потом он звучно выругался и полез в карман за папиросами.

– Значит, домой, – заговорил машинист, втягивая дым.

Михаил кивнул, прикуривая от его папиросы. – Помоги, отец, до дому добраться.

– Да, рисково же! Ты понимаешь, мать твою в дышло. А если проверка? Меня же могут уволить, засудить. А у меня семья, семеро по лавкам, их кормить надо. Я же в Китае, а здесь, брат ты мой, не хуже, чем у нас в тридцать седьмом.

– Дело того стоит, помоги, выручи.

– Дело, говоришь… – Взгляд машиниста был долгим и сосредоточенным, не отводил глаз и сам Михаил. Голубоглазый зрелый мужик, сухощавый и коренастый, уже седой, с характерными пышными усами и жилистыми руками, похожими на клешни, неотрывно смотрел в глаза Михаилу, пытаясь понять, кто перед ним стоит, папироска его давно потухла, а он всё втягивал из неё дым и смотрел. – Не знаю, что ты за журавель такой, перелётный, и почему тебя на север тянет, когда все на юг улетели, но раз просишь по-человечески. Хрен с тобой. От денег, конечно, не откажусь, деньги не лишние. Возьму тебя, ладно. Но только одного.

– Отец, да пойми, что двое нас. Где один там и двое. Угля много, кто искать будет?

– Одного, или никого, – твёрдо стоял машинист, поглядывая по сторонам.

– А ближе к Пограничному ты нас высадишь, где – сам решишь. И поминай, как звали.

– А как звали? – Машинист внимательно посмотрел на Михаила, прищурив один глаз.

– Миша.

– А не брешешь?

– Вот тебе крест, – произнёс Михаил и перекрестился.

– Православный? Да ещё и тёзка? Я ведь тоже Михалыч.

Когда машинист уже должен был согласиться, неожиданно вмещался Джен.

– Я возвращаюсь, Чан.

– Но почему? Мащинист согласился, – удивился Михаил.