Полёт японского журавля. Я русский

– Я остаюсь. Я должен остаться. – Джен отвёл Михаила в сторону, и всунул в ладонь Михаила свёрнутый листок. – Это адрес, по которому со мной можно будет связаться. После Хэна некому, понимаешь. Остались люди, они рассчитывали на поддержку Хэна. Не волнуйся за меня, так надо. Дядю и его товарищей могут заподозрить. Дядя Го для меня готов на всё, но я не согласен на такое. Я не хочу, чтобы из-за меня пострадали хорошие люди. Уезжай один. Прости, что так вышло.

– Ты меня прости.

Они обнялись на прощание. Джен не сдерживал слёз.

Когда осмотр состава подходил к концу, Михаил уже сидел в закутке за большим водяным баком. Дело, действительно, было рискованным, его могли обнаружить при случайном осмотре, но обратного хода уже не было.

Через сутки они подъезжали к советской границе. Шёл сильный мокрый снег, было ветрено и сыро. В пути на длинных перегонах Михаил помогал кидать уголь в топку. Ладони его одеревенели, пальцы стали грубыми и непослушными, но настрой был самый боевой. Когда была возможность, он рассказывал машинисту о Советском Союзе, о том, как прошёл через лагерь, чем очень удивил тёзку. Сам машинист о себе не говорил, лишь изредка рассказывал о местах, которые они проезжали, учил, как правильно спрыгивать на ходу, если к тому вынудят обстоятельства.

– Ну, всё, Миша, – подал знак машинист во время очередной стоянки на небольшой станции. – Сейчас будет Силиньхэ. Отсюда до Пограничного рукой подать. Но тебе там делать нечего. Когда приторможу, я дам пару, а ты сразу прыгай в облако на эту сторону, и дуй в кусты, чтоб не увидел никто, иначе мне будет. Вон, возьми узелок с едой на первое время. Нож, топор, спички, – в дороге понадобится. – Машинист скинул с себя кирзовые сапоги, и приказал Михаилу их надеть. – Обувай, не спорь. За меня не беспокойся, есть запасные. А в своих штиблетах ты далеко не уйдёшь, только себя загубишь. Портянки почаще суши, так дотянешь, если бог даст.

Потом они пожали друг другу руки. Сильные мозолистые руки машиниста, словно клещи, сдавили кисть, глаза машиниста блестели от накатившей слезы.

… – Будешь под Ярославлем, поклон земле русской передай от меня. Храни тебя бог.

Когда облако пара расползлось по земле, Михаил осторожно спрыгнул с подножки и вбежал в кусты, рядом с которыми специально притормозил машинист. С непривычки земля показалась твёрдой и какой-то спокойной. Он сидел в кустах, пока поезд стоял на платформе, потом трогался и проезжал мимо него, освещая окнами вагонов придорожный щебень. Потом всё стихло, и он оказался один посреди нетронутой целины белого застеленного снегом поля. Откуда-то справа доносились звуки человеческого жилья, лаяли собаки. Миновав поле, Михаил определил направление по компасу и, поправив на плечах котомку, не спеша пошёл домой.

Еда закончилась к вечеру следующего дня. По-прежнему валил липкий снег, вся одежда промокла, и чтобы не замерзнуть, ему приходилось почти бежать. Сил на это с каждым шагом становилось всё меньше и меньше. Места были безлюдными, шла заболоченная равнина, перемежавшаяся небольшими островками леса. В этих островках он делал остановки для отдыха, разжигал огонь, вспоминая добрым словом машиниста. По расчётам, дорога должна была занять не больше трёх дней. Он знал, что без еды это время он выдержит, а воды вокруг хватало. Однажды в свете яркого солнечного дня он случайно вышел на старую дорогу, остановился и долго смотрел по сторонам. Это было невероятно. Он оказался в тех самых местах, по которым их когда-то везли из Кореи на передовую. Прошло столько лет, но он ясно увидел в памяти то далёкое прошлое, когда их, совсем юных, привезли на каторжные работы в Корею. Это были те самые места, теперь уже дикие, без людей. Никаких следов былого пребывания японской армии, кроме заросших окопов, он не заметил, но точно знал, что это происходило именно здесь.

Чтобы окончательно не лишиться сил, он рвал траву. Попадался подорожник, он ел его с азартом, словно дикое животное, несколько раз он натыкался на большие, уже увядшие листья лопуха. Их основания были еще мясистыми и сочными. Он ел только эти лопухи до самого вечера. Иногда ему становилось дурно, но он продолжал жевать. В конце он уже стал просто жевать и выплёвывать, по опыту зная, что это тоже насыщает. Когда силы вновь вернулись к нему, он развалился на высохшей траве, вспоминая добрым словом Тимофея. Всё, что рассказывал старик в путешествиях по тайге, пригодилось ему в этом переходе.