Политическая и военная жизнь Наполеона

Мне не понравилась эта кичливость, несогласная с моими намерениями, и я возложил на мою собственную главу железную корону Ломбардских королей, венчавшую некогда чело Карла Великого и уже несколько веков забытую. Однако, чтобы предупредить возражения моих неприятелей, я обещал передать венец другому и отделить его от короны французской, когда англичане возвратят Мальту, а русские очистят республику Семи островов: это бы мне позволило оставить владения Неаполя и возвратить Ломбардии некоторый род независимости.

Впрочем, в сущности, Европе было все равно, был ли я пожизненный президент или король: важно было то, чтобы корона Италии была отделена от французской тотчас же, или, по крайней мере, после моей смерти. В особенности настаивала на этом Австрия, охотнее соглашаясь однакоже иметь на границе своей королевство, нежели демократическую республику.

Для объявления этой важной перемены, я прибыл 18 марта в сенат и снова имел случай объяснить перед Европою мои политические виды: я заключил речь свою следующими словами:

«Гений зла тщетно будет искать повод возжечь войну на твердой земле: что присоединено к нашей империи конституционными законами, то и останется к ней присоединенным. Никакая новая держава не будет с ней соединена; но постановления Батавской республики, акт посредничества 19-ти Швейцарских кантонов, и этот первый статут Итальянского королевства, останутся постоянно под нашим покровительством; мы никогда не потерпим, чтобы на них посягнули! Всегда и во всех обстоятельствах мы будем так же умеренны, и надеемся, что народ наш не будет более в необходимости снова напрягать те усилия и то мужество, с которыми он всегда защищал свои законные права».

Но то, что я считал умеренностью, казалось насильством в глазах остальной части Европы. Император Александр стал договариваться с Англией насчет проекта Питта в то время, когда получил это известие. Он рассудил, что нельзя было более колебаться объявить войну, и, не теряя времени, подписал 11 апреля оборонительный и наступательный договор с Лондонским двором. Однако ж Россия, по благоразумной умеренности, не определила в нем ничего положительнаго на счет Бельгии и Рейнских провинций; она требовала только очищения Неаполя и Голландии, возвращения Пьемонта Сардинскому королю и независимости Швейцарии. Хотя эти первоначальные распоряжения делались в величайшей тайне, но я не мог обманываться на счет неприязненного расположения России; впрочем, пока Австрия не приступила к союзу, чего мне было опасаться неприятеля, отделенного от меня 500 лье непроходимого для нас пространства?

Может быть я избежал бы грозы, если бы согласился заплатить за нейтралитет Австрии совершенной независимостью Итальянской республики; но я повторяю, это было бы противоречие в организации Европы; а как только в Италии утверждалось монархическое правление, то следовало или овладеть самому короной, или видеть ее на главе чужеземного принца; в таком случае, для чего же мы покорили эту страну? Впрочем, кто мог ручаться, что моя умеренность не будет принята Венским кабинетом за слабость? Я не мог доверять Австрии: она была слишком дурно ко мне расположена, и я полагал, что довольно сделал со своей стороны, обязавшись торжественным актом, отделить Италию от Франции.

В самом деле, большая часть древних династий ужасалась, видя меня на троне. Несмотра на учтивость, нами друг другу оказываемую, они видели во мне опасного противника. Я в самом себе заключал уже революцию. Oни опасались империи не менее республики; даже еще и более, потому что империя была могущественнее.

Со временем я бы успокоил их моей умеренностью; но жестокая необходимость, заставлявшая меня закрыть для англичан Неаполь, Голландию и Ганновер, распространила везде опасения. Несмотря на мои уверения, что эти действия клонились к общей выгоде и составляли меру чисто оборонительную, все великие державы уверились, что политика их требует напасть на меня сколь возможно скорее, то есть, не дав мне времени собрать все мои силы.

Однако же Австрия колебалась еще несколько времени, или от того, что она опасалась принять участие в борьбе, которой первые удары ей самой должно было выдержать, или от того, что хотела лучше приготовиться. Венский кабинет, уверенный, что не следовало торопиться, но, напротив, выждать благоприятнейшую минуту, медлил; он впрочем и не был согласен с англичанами насчет организации, предположенной ими для государств твердой земли.