Полковник Ростов

А майор Кун все томился в России, и лишь в 1956 году его милостиво отпустили умирать на родину, где многие считали его предателем. Политикой Крюгель, естественно, не занимался, нюх пройдохи заставил его, однако, побывать на Бендлерштрассе — в год, когда на стене дома 11–13 появилась табличка «Штауффенбергштрассе». На знакомом ему дворе он увидел бронзовую фигуру символического мученика, борца против фашизма. Чей-то аккуратный букетик лежал у стены с выщербинами от пуль, сразивших четырех человек, и недалек тот час, когда над букетиком появится мемориальная доска с фамилиями. Ефрейтор глянул на цветы — и ему захотелось нырнуть в люк, как одиннадцать лет назад. Опомнившись, он с фотоаппаратом вновь навестил бывший Бендлерблок, откуда еще не выветрили дух милитаризма, но, кажется, денацификация сюда все-таки вторглась. Крюгель хорошо запомнил вопрос полковника Ростова о пьянстве лейпцигских студентов, догадался, к чему клонит тот, и с первых дней освобождения из плена стал собирать сведения о дебошах местных буршей, а те пили и горланили аж с начала XV века, никакие запреты не прерывали их вольнолюбивой тяги к пиву. Определять точно, где больше пили, в Лейпциге или Гейдельберге, университет которого подревнее, смысла не было, цифры не полные, пришлось постулировать нелепость: лейпцигские студенты, пившие от зари до зари, ничем иным, как распусканием слухов о себе, похвалиться не могли. Кое-какие словечки Ростова вспомнились, и ефрейтор дозрел до явной очевидности: миф не терпит суровых реалий, возносимый к небесам друг полковника Ростова уже отделен от вещей и предметов, которыми пользовался, потому что они немедленно обнаружат земное происхождение графа и разрушат легенду. Все шло к тому, что немецкое государство на Западе хочет вести свою родословную чуть ли не от 20 июля 1944 года и будет поэтому славить полковника Клауса фон Штауффенберга, постаравшись стереть, уничтожить следы графа на Бендлерштрассе,11–13, где в логове предателей (так думали многие) ковалось будущее нации (так полагали тоже многие). Не все еще в Бендлерблоке снесли, перекроили, перестроили и перепрятали, пластическая операция только начиналась, грозя перейти в ампутацию с последующим созданием саркофага, — и три катушки фотоаппарата сохранили остатки всеми поминаемого 3-го этажа. Кажется, догадался ефрейтор, он — единственный свидетель творившегося здесь безобразия — и почти год угробил на поиски полковника Ростова, который сгинул, пропал бесследно, а все материалы по нему сгорели 5 февраля 1945 года, когда бомба уничтожила важнейшие архивы дома 8 по Принц-Альбрехтштрассе. Правда, несколько часов дня 20 июля 1944 года на Бендлерштрассе провел тот штатский, которого ефрейтор заграбастал в коридоре, втащил в кабинет и швырнул к ногам Ростова: тип этот кое-что знает, но только кое-что.

И в Лейпциге вечный ефрейтор Крюгель погрузился в старинные фолианты и книжные поступления, навыки же конспирации — в душе любого немца 30-х годов. Вглядевшись освеженными глазами в хама и пруссака Гёца Ростова, Крюгель обнаружил в полковнике много чего не увиденного им ранее и преисполнился уважением к нему. Как его тезка в известной трагедии Гете, фанфарон и бабник граф Ростов был, оказывается, мудрым не по возрасту и происхождению; танкист-пруссак предвидел воскрешение своего друга Клауса, в полковнике еще и назревало понимание древнейшей кары истории, неминуемо падающей на тех, кто убивал избранных и почитаемых правителей. Видимо, в главах государств содержался некий концентрат, выражавший сущность власти, эпохи, людей, и убийство носителя такого сгустка не могло пройти безнаказанно; как только молодой дикарь впервые раскроил череп старому вождю племени, он сразу дал пример всем, что делать с ним самим. Понятно, почему держался Ростов подальше от Штауффенберга, да как ни отстраняйся, а топор судьбы снесет голову. Мог бы полковник спастись, укатить 16 июля в Брюссель, забыв обо всем, о ефрейторе Крюгеле, о Монике тоже…