Полководцы первых Романовых

Эскин считал, что местническую распрю «срежиссировал» сам государь Борис Федорович. Князья Оболенские-Лыковы имели прочные связи с аристократической «партией» Романовых — Захарьиных — Юрьевых, враждебной Годунову. Вот суть! По мнению Эскина, с помощью лояльных Пожарских царь убирал с политической доски не вполне лояльных Лыковых: «Лыков в 1609 г. рассказывал любившему всякие доносы, сплетни и прочие „ушничества“ царю Василию, что якобы за 7 лет до того князь Дмитрий Пожарский „доводил“ на него, Лыкова, царю Борису „многие затейные доводы“ о том, что он, „сходясь с князьями В. В. Голицыным и Б. П. Татевым, про нево Бориса разсуждает и умышляет всякое зло“. В. В. Голицын, сам впоследствии претендовавший на трон, как известно, изменил под Кромами Борису Годунову, перейдя к Лжедмитрию. Однако донос — это акция, которая как-то плохо сочетается со всем, что мы знаем о Д. М. Пожарском. Лыков в своей „информации“ не учел, что его соперник поостерегся бы, например, замешивать в число „заговорщиков“ своего однородца, князя Татева. Лыков поведал также, что и мать Пожарского „доводила“ царице Марии (к слову, дочери Малюты Скуратова) о том, что его мать, княгиня Лыкова, в гостях у княгини Алены Скопиной-Шуйской (матери будущего героя Смуты и жертвы собственной семьи князя Михаила Васильевича Скопина) „…буттося рассуждала про нее и про царевну злыми словесы“… Лыков… заявлял, что попал тогда с матерью в (кратковременную, судя по всему) опалу»^{121}. Действительно, его отправили на воеводство в далекий провинциальный Белгород.

Вражда Лыкова с Пожарским продлится долго, она будет аукаться обоим еще и после Смуты. История ее с большой подробностью отражена в документах того времени.

Правду ли говорил Лыков о доносах Пожарского и его матери? У него ведь имелся собственный интерес — переломить ход тяжбы в пользу рода Лыковых… А если все-таки правду, то существовал ли на самом деле заговор против Бориса Годунова — покровителя Пожарских? Являлся ли в действительности монарх «постановщиком» жестокой местнической тяжбы? Согласились ли Пожарские на роль «фигур» в игре Бориса Федоровича, так ли уж совпадали их устремления с желаниями царя? А может, и не велось никакой игры?

Нет твердого ответа ни на один из поставленных вопросов. Можно сколь угодно долго строить остроумные гипотезы, а правда проста: недостаток информации мешает вынести обоснованное суждение. Чуть больше сведений — и «дело» заиграло бы. Но нет их, и не стоит ударяться в сказки.

Но вот два факта: особо прочная связь между Лыковым и Романовыми еще до Смуты весьма возможна (не напрасно же ему впоследствии позволят взять в жены гораздо более родовитую, чем он сам, Анастасию Романову), а в период опалы Борис Михайлович получил первый военно-организационный опыт. Его, как уже говорилось выше, отправили воеводствовать в дальний, небольшой (по тем временам) и совсем небезопасный Белгород.

До сего времени князь имел лишь скромные придворные посты, не дававшие никакого боевого опыта. На заре карьеры имел крайне низкий чин жильца (в Боярском списке 1588–1589 годов он назван «Бориска княж Михайлов сын Лыков»^{122}

). При царях Федоре Ивановиче (с первой половины 1590-х) и Борисе Годунове князь неоднократно назначался рындой, а также исполнял почетные, но третьестепенные для большой политики поручения по дипломатической части. Еще молодой — родился примерно в середине 1570-х. В годы царствования Бориса Федоровича он был пожалован чинами стольника и чашника. Но до Боярской думы его не допускали. И в целом несколько «придерживали» по службе.

1602 год вместе с опалой подарил ему еще и первое значительное поручение. Отсюда надо отсчитывать заметное участие князя в делах военной службы.

Великая смута возвысила Бориса Михайловича, дала ему проявить лучшие стороны характера и принесла целых три звездных часа.

Первый из них связан с царствованием Василия IV Шуйского.