Полночная ведьма

Брэма охватывает трепет при мысли о том, что сегодня вечером он нежданно-негаданно встретится с Лилит, которая наверняка будет выглядеть еще прекраснее, чем всегда. Ему приходит в голову, что такая встреча может поставить ее, и не только ее, а их обоих в затруднительное положение, но он тут же выбрасывает эту мысль из головы. Он хочет посмотреть на нее в ее мире, в окружении людей ее круга, увидеть Лилит, которую он никогда прежде не видел, ибо все время, что они были вместе, она или сидела, кутаясь в пальто на его стылом чердаке, или пряталась вместе с ним в «Солдатском гербе».

Это будет своего рода испытание, испытание их любви. Брэм знает, что так считает Гудрун, и его раздражает то, что она находит это забавным. Он сделает все, чтобы не показать ей, что обеспокоен. А завтра они с Лилит сядут на поезд и отправятся в Рэднор-холл, чтобы провести неделю вдвоем вдали от тех бесконечных требований, которые предъявляет им жизнь в Лондоне.

Бал проходит в красивом, построенном из красного кирпича, особняке Энструзеров на краю Хэмпстед-Хит. К тому времени, когда к нему подъезжает Мэнган со своей свитой, здесь уже образовалась очередь из экипажей и автомобилей, из которых гости выходят на широкую, усыпанную гравием площадку, ведущую к величественным и элегантным парадным дверям. Лакеи в богатых ливреях, кучера, шоферы и горничные носятся взад и вперед, помогая дамам выходить из карет и автомобилей, которые тут же убираются прочь, и беря у вошедших в вестибюль мужчин цилиндры и трости. Роскошно одетые женщины всех возрастов спускают на спины меховые палантины, открывая взорам оголенные бледные плечи, эффектные драгоценности и различной глубины декольте. Брэму сразу же становится ясно, что на фоне такого богатства он со своими спутниками выглядит несколько затрапезно. Гудрун смотрится очаровательно, хотя сразу видно, что она чужда условностям, впрочем, это вполне соответствует ее статусу любовницы и музы Мэнгана. Однако волосы у нее все еще мокрые, и она не выпускает из руки сигарету, так что общий эффект немного смазан, и Брэму кажется, что у нее такой вид, будто она немного не в своем уме. По самому Мэнгану сразу видно, что ему нет никакого дела до того, как он одет. Явись он на бал в феске и узорчатой домашней куртке, все сочли бы это само собой разумеющимся, поскольку для окружающих он эксцентричный художник. А приди он в красиво скроенных и хорошо сидящих фраке и брюках, он выглядел бы успешным и элегантным. Но сейчас на нем надеты поражающий своей древностью пиджак и брюки, в которых он вчера обтесывал глыбу портлендского известняка, а у его левого ботинка отваливается подошва. Брэм решает, что наставник выглядит так, словно он вообще не стал переодеваться к балу, а пришел в том, в чем был. Видимо, так и обстояло дело. Со своими всклокоченными космами и густой бородой он похож не столько на гениального художника, сколько на городского сумасшедшего. Делу отнюдь не помогает и то, что рядом с ним находится Перри, одетый дорого и с безупречным вкусом. Сам Брэм считает, что ему повезло, ибо пиджак и брюки его соседа по дому сидят на нем достаточно хорошо, чтобы он хотя бы не привлекал внимания.

Но возможно, здесь присутствуют десятки людей, которые знают о другой ипостаси Мэнгана и не обращают внимания на его странности, поскольку смотрят на него только как на волшебника. Интересно, сколько их? Сколько из тех, кто присутствует сейчас на этом балу, сами волшебники или волшебницы?

На пороге Мэнган останавливается, осматривается по сторонам и обводит зал широким жестом руки.

– Мы входим в оплот старого порядка, друзья. Будьте бдительны. Этот мир весьма притягателен. Его обитатели будут льстить вам и лить в ваши уши медовые слова. Так что здесь вам будет грозить опасность потерять себя.

– Или по крайней мере уважение к себе.

– Но зато как приятно будет пить шампанское, – замечает Перри.

– Ага! – Мэнган хватает Перри за руку. – Сколько великих художников продали свои души под влиянием этого золотистого яда?

Брэм наклоняется к уху скульптора и тихо говорит:

– Я думал, мы явились сюда затем, чтобы раздобыть новые заказы.

Мэнган недовольно хмурит кустистые брови.

– Это правда, мы должны или голодать, или проституировать свое искусство, но как же мне горько это делать! И думать, что мы обязаны выставлять свои таланты напоказ, чтобы привлечь плотоядные взгляды имущих классов, как какая-нибудь уличная девка, продающая себя на углу.

– Но ведь их деньги дадут нам свободу для того, чтобы творить так, как мы хотим, и создавать наши лучшие произведения, – говорит Брэм.

Мэнган, воодушевившись, с медвежьей силой хлопает его по спине.