Полночный путь

Унча помалкивал, в общем разговоре не участвовал, уплетал за обе щеки. Горчак зевнул, прикрывшись пустой кружкой, сказал:

— От такого доброго меда сразу в сон потянуло… Да и выступать завтра. Унча, ты дальше-то с нами пойдешь?

Унча равнодушно пожал плечами, сказал:

— Серебро получил — придется идти…

— Один пойдешь, али с работниками?

— Один пойду… Лучше, чтобы нас поменьше было. Касоги сразу увидят, что с миром идем. Только надо будет во вьюки побольше товару взять, для подарков.

— Эт, само собой… — пробормотал Горчак, поднимаясь. Спросил: — А телег не возьмем?

Унча мотнул головой, усмехнулся, проговорил:

— Я досюда путь устраивал пятнадцать лет, а дальше — земли нехоженые.

На рассвете выезжали из ворот. Кони зло фыркали; видать надеялись на долгий отдых. Яхно стоял у воротного столба, прислонившись к нему плечом, и молча провожал всадников взглядом. Поначалу дорога была не трудной; шли берегом Яика, изредка перебредая вброд немногочисленные ручьи. К концу дня Яик явственно начал загибать к полуночи. Унча присоветовал переправиться на другой берег, и только тогда искать ночлег. Он долго вглядывался в воду, бормоча что-то под нос, наконец, сказал:

— Мы с Яхно тут еще молодыми были… Помню, нашли брод, потому как переправлялись на ту сторону. Но вот, побей меня боги, не могу вспомнить…

Шарап проворчал:

— А чего вспоминать? Надо заново брод искать.

Долго ехали по берегу, вглядываясь в воду. Наконец Унча остановился, сказал неуверенно:

— Похоже — брод…

Шарап кряхтя слез с лошади, принялся снимать кольчугу, сказал Серику:

— Ты лук-то приготовь… Самый удобный момент нашим знакомцам объявиться…

Серик вытащил лук из саадака, оглядел заросшую негустым лесом кручу берега. Хоть и реденький лесок, но если там кто прячется — нипочем не разглядишь. Разве что, когда подкрадываться начнет, лучшего друга честного путника потревожит — сороку. Тем временем Шарап вошел в воду и медленно побрел поперек быстрого течения, да и перебрел всю реку по пояс в воде. На другом уже берегу долго скакали до пойменного лужка, замеченного еще с того берега. Наконец, вышли на лужок, расседлали коней, пустили пастись, а сами по-очерди выкупались. Пока купались, половчанка сварила похлебку. Чтобы не привлекать огнем лишнего внимания, костер залили водой, и ужинали в кромешной тьме; до восхода луны времени было еще много. Серик заступил на стражу первым; отошел под ближайшую иву, залег в густой тени. Отсюда прогалина была, как на ладони. Любого подкрадывающегося татя можно было загодя разглядеть, да и держать на расстоянии, пока товарищи глаза продерут. Окидывая взглядом дальний склон, вниз по течению, Серик вдруг заметил будто бы красноватое свечение между деревьями, но оно вскоре погасло. Все ясно, впереди идут недобитые касоги. Это открытие не прибавило беспечности; любимое занятие каждого татя, подкрасться перед рассветом и перерезать беспечных путников. Когда поднялся Горчак, Серик указал ему на склон, сказал:

— Там, будто бы, отблески костра меж деревьев виднелись?..

Горчак кивнул и молча полез в кусты. Он уже давно смирился, что в искусстве красться по лесам, троице друзей равных нет; если Серик нес стражу, лежа в кустах, значит, это самое подходящее место.

На рассвете Серик проснулся оттого, что кто-то зовет Унчу. Перевернувшись на живот, приподнялся, быстро осматриваясь. На краю прогалины стоял Шарап с луком, держа под прицелом троих каких-то людей. Унча поднялся из травы, в кольчуге, со своей легонькой сабелькой в руке, крикнул:

— Шарап, это башкирцы!

Шарап опустил лук, пожал плечами; мол, башкирцы, так башкирцы… Унча что-то прокричал, башкирцы несмело двинулись на прогалину.

Серик с любопытством разглядывал новых людей; коренастые, белобрысые, но лица широкие и глаза, будто с раскосинкой. Одеты в короткие кожаные штаны до колен, и в короткие кожаные рубашонки, на ногах высокие мягкие сапоги. На поясах чего только не висит; от ножей в деревянных ножнах, до предметов вовсе неведомого назначения. За плечами — луки в кожаных налучьях, колчаны со стрелами висят на поясах. Серик отметил, что луки довольно слабые, из таких больше чем на двести шагов навесом стелу не пошлешь.

Унча о чем-то с ними с жаром беседовал, вроде как спорил. Шарап сумрачно пробурчал:

— Ты шибко не тараторь… Перетолмачивай. А то леший ведает, о чем ты с ними договариваешься?..

Унча весело проговорил:

— Торговать хотят. Говорят, много меду, воску…

Горчак подошел, оглядел башкирцев, сказал:

— Спроси про касогов…

Унча что-то протараторил, один из башкирцев махнул рукой, что-то нехотя буркнул. Унча сказал:

— Ушли касоги. Они сами видели. Еще в темноте снялись и поспешили прочь. Плохие люди, говорит, налетели на стойбище еще весной, отняли еду.

Горчак сходил к вьюку, принес нож, протянул старшему, сказал Унче:

— Скажи — подарок.

Унча поспешно затараторил:

— Зачем им подарки? Они безобидные, незлобивые. Касогам в каждом стойбище придется подарки давать, а их в это время много кочует на краю лесов…

— Назад этим же путем идти придется… — буркнул Горчак, и пошел к коням.